Действуют они разрозненной толпой в порыве быстро проходящей страсти. Оружия у них очень мало, и есть оно далеко не у всех. Организованных боеспособных подразделений нет вовсе. Они имеют самое смутное понятие о тактике, применении оружия, дисциплине, согласовании, взаимодействии и о боевых действиях как таковых. Они не умеют работать согласованно: максимум, на что они способны, — поднять на борьбу один округ. Длительные приготовления и планирование для них непосильны. Загипнотизированные криками и шумом толпы, они верят в собственную силу и блестящие перспективы. Но первый же ответный удар вызовет у них тяжелое разочарование и обратит в бегство (Salvemini, 1973: 269).
Полковник был прав. Сквадристы нападали — социалисты только пытались защищать себя. И даже это им не удавалось. Очень редко нападали они на местные штаб-квартиры фашистов. В лучшем случае могли организовать засаду против наступающих фашистских отрядов. Социалисты, даже живущие в одном месте, действовали сами по себе, в то время как фашисты координировали свои действия на уровне регионов при помощи «грузовиков и телефона». Социалисты защищали лишь собственную территорию; arditi шли строем всюду, куда звал их фашизм. Социалистам, с грустью заключал социалистический лидер Таска, попросту не хватало мужества для войны (1976: 126–127). Не голосования, не дебаты, а парамилитаризм эффективно решал вопросы. И в недолгой борьбе с фашизмом социалистические, коммунистические и анархистские активисты проиграли, ибо почти пацифистские воззрения плохо подготовили их к этой войне.
Таким образом, фашизму не приходилось проливать моря крови. Гимн насилию, воспетый Бальбо (мы приводили его чуть раньше), не было нужды проверять практикой. Фашисты даже уверяли, что защищаются, — это, мол, социалисты нападают на общественный порядок в целом и на самих фашистов в частности. Неизвестно, насколько далеко фашисты могли бы зайти. Они ломали кости, заливали в глотки касторовое масло, поджигали и грабили дома. Убивали обычно, лишь когда встречали сопротивление. Количество смертей росло, но лишь пока враг не сдался. Затем некоторых левых бросили за решетку, других наказали неформальным изгнанием в пределах страны, заставив их уехать из родных мест. Чистки оставались почти исключительно политическими, а насилие в ходе чисток — сугубо прагматическим. И это работало. В некоторых областях с социализмом покончили за неделю, а во всей Италии — за год, с середины 1921-го по середину 1922-го. Это позволило итальянскому фашизму расслабиться и стать более мирным — вплоть до эфиопской авантюры. Молниеносный захват власти впечатлил многих итальянцев, особенно тех, кто наблюдал за этой драмой не из первых рядов. С расстояния победа фашистов выглядела преодолением конфликта, а не жестоким насилием, каковым была на самом деле. А преодоление конфликта приветствовали и элиты, и другие итальянцы, ценившие общественный порядок. Насколько широко была распространена популярность фашизма после переворота, нам неизвестно, поскольку вполне свободные выборы после этого не проводились. Однако целью фашистского парамилитаризма было не одно только насилие: он служил средством внутреннего сплочения движения и завоевания популярности среди итальянцев.
Таким образом, боязнь насилия была справедлива по сути, но направлена не на того врага. Левое насилие было ничтожно в сравнении с традиционным насилием на юге, а также насилием фашистов и государства. Однако эти два типа упорядоченного насилия высшие классы вполне устраивали.
Крупная буржуазия могла бояться политической революции. В Италии, в отличие от других стран, фашистскому перевороту непосредственно предшествовал бурный послевоенный квазиреволюционный период. В стачках 1918–1919 гг. объективное негодование по поводу цен и зарплат, по-видимому, сочеталось с политическим влиянием большевиков. В нескольких городах власть на краткое время захватывали самозваные «советы», хотя планируемая всенародная забастовка так и не удалась. По большей части стачки оставались локальными. В марте 1920 г. многие возлагали надежду на совместные с администрацией «внутренние комиссии» на предприятиях, сохранившиеся со времен войны, которые наниматели стремились упразднить. В этой борьбе наниматели выиграли; однако разрозненные протесты и акты насилия (неизменно преувеличиваемые прессой) продолжались. В конце лета того же года около 1,3 миллиона тосканских рабочих провели серию забастовок, требуя повышения зарплат и сохранения внутренних комиссий. Наниматели отказались пойти на уступки, провели локаут, а против профсоюзных лидеров возбудили судебные дела. Забастовки ширились, в конечном счете дело дошло до захватов заводов.
Позднее эти захваты заводов получили мифическое значение: их прославляли, как явление в микромасштабе нового социалистического порядка, называли «необходимым этапом революционного развития и классовой войны». Полиция заявляла об обнаруженных там тайниках с оружием, но в это верили немногие, поскольку правительство так и не смогло предъявить этот компромат. Рабочие не пытались захватывать правительственные здания; как правило, у стачек вообще не было четкого и продуманного плана. Стычки происходили только за пределами профсоюзных штабов или захваченных заводов, которыми рабочие иногда пытались управлять. Рабочие «защищали свое собственное жизненное пространство» — характерная черта межвоенных социалистов (Mann, 1995). Лозунг «Controllo!», предупреждает нас Сальвемини (Salvemini, 1973: 274), относился не к «рабочему контролю», а только к праву проверять финансовые отчеты компании, полученному профсоюзами во время войны. Между активистами, профсоюзами, социалистической партией скоро начались споры: чего хотим — повышения зарплат, участия в управлении производством или революции?
Премьер-министр Джолитти, в то время уже восьмидесятилетний, за двадцать лет пребывания в должности накопил немало опыта по обращению с левыми. Несмотря на призывы консерваторов задействовать армию, он не вмешивался. Его тактика, по собственным его словам, состояла в следующем: «Дать эксперименту развиться до определенной точки, чтобы дать рабочим самим убедиться в непрактичности их представлений, а их коноводам не позволить возложить на других вину за собственный провал». Использовать армию «значит играть на руку самим революционерам — они ведь только этого и хотят» (Giolitti, 1923: 437–438). Вместо этого премьер предложил решать споры на совместных комиссиях умеренных предпринимателей и профсоюзных лидеров. Как он и предсказывал, захваты заводов скоро прекратились. Таким образом, Джолитти назвал революцию блефом в ноябре 1920 г. — еще до начала фашистского насилия (Salvemini, 1973: 296–315; Tasca, 1976: 83, 122–123).
В связи с этим приверженцы классовой мотивации отступают к запасному «революционному» аргументу: фашизм стал не ответом на революцию, а превентивной контрреволюцией, предотвращением революции, грозившей где-то в неопределенном будущем. С 1914 по 1919 г. число членов социалистической партии увеличилось вчетверо — до 200 тысяч, а Социалистическая федерация профсоюзов (CGL) к 1920 г. выросла в семь раз — до 2,2 миллиона (включая миллион сельскохозяйственных рабочих). Кроме того, в партии (хотя не в профсоюзах) максималисты одержали верх над реформистами. Теперь партия выступала за «установление Итальянской Социалистической Республики под диктатурой пролетариата». В 1921 г. некоторые левые откололись от социалистов и создали небольшую Коммунистическую партию. И «максималисты», и коммунисты не ограничивали себя в революционной риторике. На выборах в парламент страны в 1919 г. раскол между «конституционными»
