борьбы, — области прямого насилия. Во-вторых, некоторые из этих соперников, прежде всего возглавляющие их элиты, дрогнули и перешли на сторону фашистского переворота. Теперь спросим: почему это произошло?
ПОДДЕРЖКА ФАШИЗМА ЭЛИТАМИ
Классовые мотивации
Фашисты пришли к власти не только своими силами. Им помогали элиты. Начну с капиталистов. Почему они финансировали фашизм? Документы PNF показывают, что партия существовала в основном на мелкие пожертвования от ее членов и сочувствующих. Однако и на местном уровне, и на уровне провинций там, где требовалось финансирование дружественной прессы и штрейкбрехерских организаций, организации фашистского толка получали куда более щедрую финансовую помощь. Некоторых капиталистов привели в ужас захваты заводов в 1920 г. — однако они обращались за помощью не к сквадристам, а к карабинерам. Большинство жаждало правительственных репрессий против социалистов и полагало, что для восстановления «либерального» парламентаризма этого будет вполне достаточно. В 1922 г. Всеобщая конфедерация итальянской промышленности не поддержала Поход на Рим, предпочитая «по-луавторитарный» режим Джолитти или Саландра. Та же возможность рассматривалась и в 1924 г., когда по новому режиму ударило убийство фашистами уважаемого социалистического депутата Маттеотти. Когда фашизм продемонстрировал свой истинный уровень насилия, капиталисты ответили демонстрацией более умеренных взглядов. В отличие от землевладельцев, очень немногие капиталисты стали сквадристами, хотя с октября 1922 г. некоторые из них начали субсидировать партию и даже в нее вступили. Однако поддержка эта началась позже и по объему была меньше, чем поддержка землевладельцев, и исходила от предпринимателей с сельскохозяйственными интересами и в развитых сельскохозяйственных районах (Melograni, 1965, 1972; Seton-Watson, 1967: 598; Kelikian, 1986: 144; Lyttleton, 1987: 210–211; 1996: 19; Snowden, 1989: 121–156; Elazar, 1993: 161–162, 181–189).
Поддержка эта была важной, а в некоторых сельских районах и решающей. Но лишь после переворота капиталистический класс в целом повернулся к фашизму лицом. Большинство элитных групп, особенно в крупных городах, с недоверием и подозрением относились к насилию фашистских радикалов. Чтобы рассеять их страхи и достичь власти, в конце 1921–1922 гг. Муссолини дал понять, что предлагает сделку. В обмен на их поддержку он готов притушить и смягчить революционное насилие истинных, радикальных фашистов. Это дало результаты; однако некоторая часть элиты начала склоняться к фашизму, и не дожидаясь этого. Как мы увидим дальше, немало представителей церковной, политической, военной элиты охотно вступили с фашистами в союз. Сперва рассмотрим, насколько ими (а также многими капиталистами) двигали чисто классовые причины. В действиях имущего класса прослеживаются три важных мотива. Первые два связаны с потребностью защищать собственность, третий — с потребностью в капиталистической прибыли.
Возможно, имущие классы боялись повсеместного и растущего насилия, охватившего страну, и связывали с ним необходимость защищать порядок и свою собственность. В отличие от стачечного движения 1911–1912 гг., от уличных столкновений сторонников и противников войны, даже от рабочих беспорядков 1918–1919 гг., сейчас на улицах гибли сотни человек. Чиновники, составлявшие доклады о насилии, по большей части винили в этом левых. Один истерически писал об «опьянении насилием», о том, что «анархисты и социалисты режут» полицию и военных. Некоторые чиновники высказывали противоположное мнение: сквадристов поощряет «безумная непреклонность промышленников и коммерсантов» (Maier, 1975: 317, 319). Большинство историков считает, что правые сильно преувеличивали. Кардоза (Cardoza, 1982: 293) считает, что элитами двигала жестокая мстительность. По мнению Де Гранда (De Grand, 1978: 120), они «заходились в истерике, выкрикивая оскорбления и угрозы». Сведения о смертельных случаях показывают, что по большей части насилие исходило от правых. В период левых бунтов 1919–1920 гг. жертв было не много, во время «гражданской войны» 1921–1922 гг., начатой фашистами, — куда больше. Общее число жертв оценивается приблизительно в 2000 человек. Около 300 из них — определенно фашисты, около 700 — определенно левые. В конкретных случаях жертвы среди левых и фашистов также соотносятся в среднем как 2 к 1, как среди убитых, так и среди раненых. Как правило, инициаторами серьезного насилия левые не были. И стоит добавить, что в традиционных «гражданских войнах» и мафиозных стычках на юге Италии — в одной только Западной Сицилии — за тот же период погибло больше людей, чем в основном регионе противостояния фашистов и социалистов, в Тоскане и долине По (Molony, 1977: 99; Lyttleton, 1982; Petersen, 1982: 280–294; Payne, 1995: 105–106). Таким образом, первым шло традиционное насилие, за ним фашистское, а социалистическое плелось в хвосте.
Однако между фашистским и любым другим насилием было и важное различие. Фашистское насилие не было направлено на государство. Что бы ни гласила фашистская теория о силовом захвате власти — на практике фашисты не покушались на государство, даже его не очерняли. Напротив: они нападали на тех, кто твердил, что они против государства, — на левых. Поэтому многие местные и региональные правительственные чиновники втайне поддерживали и подначивали фашистов. Лишь немногие, самые умеренные из них жаловались на «сочувствие», «чрезмерную терпимость» и даже «сговоры» с фашистами со стороны магистратов, полиции и военных, называющих фашистов «защитниками порядка». Социалистов убивали вдвое больше, чем фашистов, но и арестовывали в 2–4 раза чаще. В 1921–1922 гг. некоторые полицейские отделения и воинские части поддерживали фашистов личным оружием и боеприпасами, а один раз даже поддержали грузовиками, пушками и танками (Lyttleton, 1987; Elazar, 1993: 227-32). В сущности, исполнительная власть, по крайней мере в значительной своей части, фашистскому парамилитаризму симпатизировала, видя в нем патриотов на службе порядка (De Felice, 1966: 35–37; Petersen, 1982: 280281; Segrè, 1987: 55–57; Snowden, 1989: 194–204; Dunnage, 1997: 120–125).
Однако словам левых противостояли фашистские дела. Социалисты любили поговорить о революции и атаке на государство, но в парамилитаризме видели орудие классового врага. Умеренные социалисты снова и снова отрекались от насилия. Так, Турати, выведенный из руководящего состава Социалистической партии, на партийном съезде в 1918 г. осудил победителей-максималистов:
Насилие — это не что иное, как самоубийство пролетариата: оно служит интересам наших противников… Наш призыв к насилию будет подхвачен нашими врагами, в сто раз лучше вооруженными, и тогда прощай, Социалистическая партия. Говорить о насилии постоянно и каждый раз откладывать его на завтра, что может быть нелепее? Это служит лишь к тому, чтобы вооружать, возбуждать, оправдывать насилие противника, который в тысячу раз сильнее нас. Это величайшая глупость нашей партии, это предательство революции (цит. по: Elazar, 1993: 135–136).
Но даже максималисты не могли предложить чего-то принципиально отличного от массовых стачек и демонстраций — разве только с чуть большим количеством разбитых окон и подбитых глаз, чем мог переварить Турати. Министерство обороны поручило одному полковнику оценить реальный уровень социалистической угрозы. Он написал, что революции жаждут только максималисты, однако и они
…не способны к организации.
