духовенство смотрели, как откупщики, имеющие в виду одни доходы, п естественно
были беззаботны относительно просвещения этого духовенства, относительно
достоинства жизни его.
Вщ таком замешательстве малорусской церкви, городские и сельские попы все
меньше и меньше делались тем, чем надлежало им быть, обращали спасительное дело
церкви в простое ремесло, а невежество их было таково, что иногда они читали в
церквах подсунутую им книгу светского новатора, как творение святых отцов, часто
бывали неграмотны вовсе, а еще чаще делались постоянными посетителями кабаков,
забывая о церкви.
Купля и продажа хлебов духовных начались у нас, по всей вероятности, еще во
времена татарского владычества. При Сигизмунде III они принесли свои вредные
плоды. Верховная власть константинопольского патриарха над нашею церковью
существовала только по имени. Подавленные своими иерархическими смутами под
мусульманским верховенством, восточные патриархи не появлялись в нашем
пустынном крае лично, затруднялись даже присылать к нам своих уполномоченных.
Некому было входить в положение церковных дел, пе к кому было обращаться с
жалобами на повсеместные злоупотребления духовным саном. Наше малорусское
православие, наше „древнее русское благочестие" в Польше представляло
опустошенные, падающие в развалины церкви, возмутительный быт духовенства
высшего, невежество, убожество и беззаботность о церкви низшего, наконец, как это
естественно, упадок доброй нравственности у мирян всякого состояния, от магната до
хлебороба. В народной массе водворился разврат, которому изумлялись даже
иноземные наблюдатели. Хранительные узы родства, семьи и женской стыдливости до
того ослабели тогда в пашем простонародье, что, казалось, будто бы в нем исчезла
всякая совесть.
Лучшие между нами люди, видя, что так называемое благочестие не заключало в
себе ничего спасительного, начали искать спасения общественной нравственности за
пределами восточного патриархата, и разделились в своих замыслах на две партии.
Одни, наслушавшись немецких пововерцев, склонялись к тому, чтоб отречься преданий
родной старины церковной, а другие, видя сравнительно по-
.
21
рядочпую жизнь католиков, готовы были признать главенство римского папы и
соединить национальную церковь с латинскою. Греческая вера, казалось, падала в
Малороссии сама собою, яко несостоятельная. Некоторые надеялись еще, что ее
поддержит в её упадке богатый, славный и приверженный к православию дом князей
Острож, ских. Но могущественные паны Острожские одной рукой поддерживали
предковскую церковь, а другою подрывали.
Они были потомки Нзяслава, и происходили от туровско-пинских Рюриковичей.
Новые после Татар обладатели нашей Русской земли, Литвины оставили за
Острожскими, как и за другими князьями, некоторые из их древних прав, и
приниженным Рюриковичам было так хорошо под Гедиминовичами, что они больше
коренной Литвы противились Ягайловскому соединению Великого Литовского
Княжества с Польскою Короною. Когда Ягайло сидел уже на королевском престоле, и
тогда еще они, заодно с его братьями) пытались отделить от Польши Литву. По смерти
Ягайла, князь Василий Федорович Острожский отговаривал литовского великого князя
Казимира Ягайловича принимать отцовскую корону, а когда это ему не удалось, он
вступился за литовское право и домогался, чтобы Польша считала Литву не
подначальною, а равною себе державою, и возвратила бы ей Лопатин, Бельз, Подолию
и другие земли, которые при Ягайле захватила под свою юрисдикцию.
Знаменем спора литовских патриотов с польскими обыкновенно выставлялась
русская церковь, у которой Римская курия отнимала постоянно один духовный хлеб за
другим. Чем больше латинская церковь выманивала у короля русских бенефиций, тем
громче приверженцы Литвы отзывались за обиженную церковь малорусскую. Папские
нунции старались между тем разъединить православных русских вельмож. По смерти
князя Василия Федоровича, им удалось раздвоить и самый дом Острожских. Младшая
линия этого дома, титуловавшаяся князьями Заславскими, искусилась какимито
личными интересами, и перешла в католичество. Но зато старшая, которой
представителем был князь Константин Иванович, еще больше возревновала о русском
благочестии предков своих. Напрасны были все происки римских политиков,
направляемых легатом ИИизоном. Не отклонялся Константин Иванович ни в каком
обряде от родной веры, созидал храмы, поддерживал древние монастыри и защищал
всех, кого теснили паписты. Папский легат Пизон всю надежду свою окатоличить
Малороссию возлагал на при-
22
влечение князя Константина к римской вере, но его чаяние было напрасным.
И в самом деле стойкость Константина Ивановича Острожского значила много для
нашей Руси, уже поколебленной в своей национальности. Будучи обладателем
громадных имений, явился он и великим воином. От конца XV столетия до 30-х годов
ХѴИ-го, князь Константин, титулуясь литовским гетманом, охранял границы
королевства от Москвы, Татар и Волохов так могущественно, что король Сигизмунд I
устраивал ему триумфальные въезды в Вильно и в Киев, чего никогда еще не бывало.
Под его начальством и руководством образовалось первое известное в истории
днепровское казачество, заслужившее у современников славу „великих и безупречных
Геркулесовъ",—казачество шляхетское, в котором гетманнли герои паны и князья, как
об этом будет у нас речь ниже. Он оставил по себе наилучшую память в обществе
польских и русских рыцарей. Был он храбрейшим между своими сподвижниками и
справедливейшим в дележе военной добычи. С пленниками обходился по-христиански;
давал к себе доступ самому мелкому просителю, и награждал заслуги своих соратников
так щедро, как никто.
И было у него довольно средств для такой щедрости. Наследственные владения
свои увеличил он брачным союзом с двумя древними малорусскими домами. Он был
женат сперва на Татьяне, единственной дочери Симеона Олельковича, князя
Ольшанского, и Настасии, княгини Збаражской, а в другой—на Александре, дочери
Симеона, князя Слуцкого. Сигизмунд I пожаловал ему староства Брацлавское,
Винницкое и Луцкое, каштелянство Виленское, воеводство Троцкое. Кроме того, он
был маршалом земли Волынской, а за оборону литовских границ получил от
Сигизмундова предшественника короля Александра, замок Дубно.
По смерти Константина Ивановича (1533), два сына его, Илья и Константин-
Василий, одним тем, что назывались князьями Острожскими, поднимали
национальный дух Южной Руси. Их дом был устоем и средоточием того, что уцелело
от религиозного и племенпого нашего единства с Русью Северною, со времен
татарского владычества. Но недолго жил после отца старший брат, Илья.
Представителем широко прославленного дома остался один только князь Острожский,
Константин II, иначе князь Василий, и было ему тогда всего шестнадцать лет.
.
23
Не удивительно, что молодой магнат внимал и давал веру не столько тому, кто
говорил правдиво, сколько тому, кто говорил убедительно. Распространившаяся тогда
мода нововерства не миновала доверчивого юноши. Но противникам новаторов,
Римлянам, не трудно было дискредитировать у него так называемую немецкую науку
веры в пользу грандиозной церкви, которой первосвященником был не патриарх,
подвластный неверному Турку, а государь государей, земной наместник небесного
царя. Вообще, кто раз отпадал у нас на Руси от древней греческой церкви, тот уже не
возвращался к ней -искренно, потому что католики, опровергая нововерство, тем
самым обнаруживали мрак, лежавший над восточным вероучением, и „грубиянство",
отличавшее наших духовных. Так было и с юным князем Острожским. В 1550 году
женили его на дочери католика, коронного гетмана Тарновского, и этим актом сделали
то, что дом Острожских, который был для Римской курии „вратами адовыми", сделался
для неё вратами райскими. В эти ворота, отворенные, как увидим, через полвека с
небольшим настежь, все владения и клиенты князей Острожских, так точно как и
Заславских, из-под власти православных перешли под власть католиков.
Князь Константин-Василий Константинович, которого наши историки изображают
„святопамятнымъ", как и современные панегиристы, был именно тот, кто отворил
настежь католичеству наши последние оборонные ворота на гибель Польши и его
