О взаимных отношениях сословий и властей Кунаков докладывал царю так, как
доложил бы ему сам Хмельницкий:
„И паны-рады советуют, меж себя розделясь, и нелюбовь меж панов-рад большая. А
шляхта и многие мещане говорят сетуя, что паны-рада, в своем недюбье, Речь
Посполитую губят и такую великую Черкаскую и Татарскую войну ставят ни во што;
видя неприятельскую саблю на головах своих, о обороне панства не промышляют, от
гордости и в нелюбье своем не образумятца. А та де беда и злое разоренье учинилось
от их же панской гордости и от налог, и пришла де на их Божья месть, и святое
евангельское слово иеполняетца: которою чашею они, пышные павы з Жидами, поили
бедных Черкас, и ныне де тую чашу сами многие пьют и вперед будут пить, а подле их
и невинные убогие люди погибают. Да гонцу ж (то есть ему, Кунакову) сказывали в
розговорех многие люди, что Казимера де короля хотенье есть и того желает, чтоб
Богдан Хмельницкий панов-рад сломил и ему послушных учинил, и чтоб паны-рада и
шляхетство были во всей его королевской воле*.
Наконец, Кунаков пересказывал распускаемый козаками слух, что „все паны-рада
говорили и на мере немного того не поставили, чтоб во всей королевской державе
благочестивую христианскую веру искоренить в конец, и была б во всей королевской
державе одна вера, как и в Московском Государстве, чтоб в королевской области за веру
меж панства и простых народов розни и несогласья не было*.
Так иезуитски подкапывались козаки, в немом согласии с обнищавшим
духовенством, под фундамент, на котором иезуиты думали утвердить нерушимую
целость Речи Посполитой. Заинтерссот. и,
43
338
ванный со стороны монархизма, борющагося с панами-республиканцами,
московский царь тем еще более беспокоился о судьбе малорусского православия, что
древнему русскому благочестию предстояло падение на киевской почве в случае
торжества панского оружия над козацким. Было достаточно и одних этих побуждений
для того, чтобы склонить мысли самодержавного монарха в пользу панских
противников. Но представители польской национальности, не сознавая, как для них
опасно столкновение с национальностью русскою вообще, возбудили против себя Русь
и по" отношению к достоинству московского царя.
Кунаков прибыл в Краков в начале февраля 1649 года; но царская грамота, которую
он привез, была писана еще до получения в Москве вести об избрании Яна Казимира;
поэтому он мог иметь дело только с примасом и с панами рады.
Когда царскому гонцу было вручено расписание предстоявшей, ему аудиенции у
примаса и панов рады. Кунаков сделал им, чрез посредство их докладчика, такое
внушение:
„То мне в великое гюдивленье, что паны-рада великому государю нашему, его
царскому величеству, достойные чести воздать не умеют. Для чего в том письме не
написано, что паном-раде про здоровье его, государя нашего, царя и великого князя
Алексея Михайловича, всеа Русий самодержца, спроеити встав? II государь ваш
Владислав король про его государское здоровье спрашивал его царского величества
послов и посланников и гонцов всегды вставая и шляпу снимая; а им, паном-раде, его
королевского величества подданным, пригоже наипаче того великому государю нашему,
его царскому величеству, достойную честь воздавать".
В самом деле, было верхом безразсудства выказывать относительно московского
царя высокомерие теперь, когда судьба Польши зависела от его благосклонности. Но
римские просветители правительствующих сословий польских давно уже похитили у
них ключ политического разумения. Вместо целости отечества, паны, с королем во
главе, заботились о достоинстве католического прелата.
Жалкие правители обуреваемого государства держали совет по возбужденному
думным дьяком вопросу, и приговорили, чтобы примас осведомился о царском
здоровье сидя. Узнав об этом, царский гонец сделал им выговор, сознавая, без
сомнения, какую силу задевают безмозглые (такой эпитет придавали Москали
Полякам), и какое может последовать за то возмездие:
339
„Или у вас арцыбискуп найвыиппш королевского величества, что королевское
величество про здоровье великого государя нашего спрашивал всегда стоя, а арцыби
скупу спрашивать сидя? Слушное ль то дело? И помыслить про то страшно. А великий
государ наш, его царское величество, жалея об вас, что вы остались безгосударны,
прислал меня к вам с своего царского величества грамотою в ваших незгодах
навестить, и писал в своей государевой грамоте о великих государственных делех,
которые настоят обоим великим государствам к покою и к тишине и ко всякому добру,
и паном-раде ту царского величества милость надобно было знать*.
Для представителей римского просвещения тем зазорнее было выслушать от
Москаля подобную нотацию, что, повертевшись несколько дней, они были заставлены,
во все время как он читал „царское именованье и государские титулы*, стоять со своим
арцъь бискупом без шапок, а „также и про царское здоровье спросить с полным
государским имянованьем и государеву грамоту принять— по тому ж, стоя без
шапокъ".
В пику римскому папе, Кунаков потребовал, чтобы при аудиенции папский легат не
присутствовал. „Легату римскому" (объявил он) „и в полате той у панов-рад быть при
нем непригоже, а не токмо что ему в то время с паны-рады сидеть, потому: прислан я
от великого государя, от его царского величества, к паном-ра де Коруны Польские и
Великого Княжества Литовского, а легату до того какое дело? И только в то время легат
хотя и в полате у панов-рад будет, а не токмо что с шины-рады учнет сидеть, и мне к
паном-раде идти не мочно".
Уничиженные в лице своего гостя и политического наставника паны-рады, узнав
содержание грамоты, благодарили царя (как писал Кунаков) за то, что он не
воспользовался их великим упадком, не наступил на их украины и не сделал пм
никакой неправды в их вдовье время; но в благодарственной грамоте хотели написать
сперва имя своего новоизбранного короля, потом имя арцыбискупа гнезненского и всех
панов рады, а потом уже имя московского царя с его полными титлами. Кунаков снова
заметил строго, что „новых непристойных к гоеударской чести образцов вчинать им
непригоже,— что об этом даже и помыслить непристойно и страшно". Наны были
принуждены написать свою благодар ность по указанию московского дьяка.
В Москве не забыли тяжках обид и оскорблений, нанесенных русской
национальности латинизованными панами в Смутное Время.
840
.
Но не единым словом не помянул старого Кунаков теперь, когда бывшие владыки
Москвы очутились под ногами „растоптавшего польскую славу44 козака. Он действовал
с благородным тактом и с истинным достоинством по вопросу о присоединении
Русской Земли к Русий, вопросу, очевидно, уже предрешенному, и в беседе с
представителями Польши твердил одно:
„Нашему великому государю, его царскому величеству, недруга ни с которые
стороны от иноземных государей нет. Наш великий государь, его царское величество,
жалея о вас, что вы остались безгосударны, велел мне вас навестить, и писал в своей
царского величества грамоте о покое христианском; также и к гетману к Богдану
Хмельницкому от великого государя нашего, от его царского величества, писано, чтоб
он, сослався с паны-рады, нынешнюю междоусобную войну и мпогое кровопролитие
умирил; и та его царская милость к вам и ко всей Речи Посполитой ныне u самим вам
явна. А войска у великого государя нашего, у его царского величества, всегды наготове
многая рать, и царского величества у бояр и воевод по полкам росшисаны, по тридцати
и по сороку тысяч в полку и болыпи; так же и гусары, и райтары, и драгуны, и салдаты
в строенье у полковников и у всяких начальных людей многие полки; и все царского
величества войска воинскому ратному рыцерскому строю навычны. Хоти ему, великому
государю нашему, и недруга никого нет, только его государским рассмотреньем во всех
его государствах и по украинам войска многие полки всегды наготове. И ко всем
людем, к подданным своим п к ишоземцов, государь ваш, его царское величество,
милостив и щедр, и наукам премудрым философским многим, и храброму ученью
навычен, и к воинскому ратному рыцерскому строю хотенье держит большое по-
своему чину и достоянью*4.
Поездка Кунакова в Краков и Варшаву была своего рода политическая пропаганда,
основанная ва заявлениях украинских н белорусских жителей о желании
