игрока. Чтобы было больше шума и движения, игрок почти всегда запускает сразу несколько шариков. Автоматы составлены бесконечными рядами, без всякого промежутка, так что игроки сидят бок о бок, образуя своими лицами другой, параллельный ряд. Стоит оглушительный грохот, а блеск шариков поистине гипнотичен. Здесь игроки получают именно головокружение и одно лишь головокружение, но только низшего и пустого разряда; его не нужно преодолевать, да, собственно, игра вовсе и не заключается в его преодолении. Это просто зачаровывающий эффект шума и блеска, который нарастает сам собой и как бы приручает головокружение, сводит его к неподвижному, оцепенелому созерцанию катящегося за стеклом шарика. Видимо, именно это и требовалось, чтобы обеднить головокружительные игры, сделать их механически хилыми, свести их к размерам плоского ящика, тогда как в принципе они самые опасные из всех и требуют пространства, сложной машинерии и больших затрат энергии. Если не считать того, что ярмарочные машины дают это головокружение в вырожденной форме, они все же требуют от посетителя, опьяненного скоростью, словно подстегиваемый в своем вращении волчок, некоторой бесстрашноневозмутимой ясности духа, исключительного нервно-мышечного самообладания, непрерывной победы над чувственно-утробной паникой.
Таким образом, игровые автоматы, с какой бы стороны их ни рассматривать, даже в самых аберрантных и, в известном смысле, пароксистических своих аспектах образуют как бы игру низкой степени. В ней не участвуют личные способности игрока. Он не ожидает разорения или обогащения от судьбы: каждую партию он оплачивает по единому тарифу. Ему нужно слишком много воображения, чтобы представить себя участником романического мира, изображениями которого украшена машина, – отчуждение здесь ничтожно или даже вовсе не происходит. Наконец, головокружение сохраняется только в том отношении, что трудно остановиться, прервать эту машинальную деятельность, которая воздействует лишь своей монотонностью, вызывающей паралич воли.
Другие времяпрепровождения не всегда бывают столь малосодержательными. Они даже открыто апеллируют к тем или иным способностям тела, ума или души. Игра в бильбоке требует ловкости; солитер и такен – предвидения; кроссворд и математические досуги – размышления и знаний; спортивные тренировки – упорства и выносливости. Во всех этих случаях имеет место усилие, попытки действовать умело – то есть прямая противоположность того почти полного автоматизма, которым, по-видимому, довольствуются пользователи игровых автоматов. Между тем игровые автоматы несомненно характерны для определенного стиля жизни, который процветает ныне. Их можно встретить главным образом в общественных местах – вероятно, потому, что зрители, комментирующие игру и ожидающие своей очереди, своим присутствием придают некоторое возбуждение этой деятельности, довольно скучной самой по себе. Многочисленные виды таких машин почти полностью заменили в кафе те игры, которые процветали там лет пятьдесят назад и привлекали туда завсегдатаев: карты, триктрак, бильярд.
Я уже упоминал о Японии: так вот, там сосчитали, что в годы наивысшего успеха «патинко» на жетоны, опускаемые в их прорези, тратилась сумма, равная 12 % национального дохода. Невероятные масштабы принимает мода на игровые автоматы и в Соединенных Штатах. Это настоящее наваждение. По результатам расследования, проведенного комиссией американского сената в марте 1957 года, 25 марта в печати появились следующие данные:
«В 1956 году было продано 300 000 игровых автоматов, изготовленных на 50 заводах, на которых работают 15 000 человек и большинство из которых находятся в окрестностях Чикаго. Эти машины популярны не только в Чикаго, Канзас-Сити или Детройте – не говоря о Лас-Вегасе, столице игорного бизнеса, – но также и в Нью-Йорке. Каждый день и каждую ночь в самом центре Нью-Йорка, на Таймс- сквер, американцы всякого возраста, от школьников до стариков, спускают за час свои карманные деньги или недельную пенсию, в напрасной надежде выиграть бесплатную партию. Бродвей, дом 1485: гигантская вывеска «Рlауlаnd» своими неоновыми буквами затмевает вывеску китайского ресторана. В огромном зале без дверей выстроены в безупречном порядке десятки разноцветных игровых автоматов. Перед каждым из них стоит удобный кожаный табурет, похожий на сиденья в самых элегантных барах на Елисейских полях и позволяющий игроку просиживать часами, если он пришел с достаточной суммой денег. Перед ним даже есть пепельница и место для хот-дога и кока-колы – этой национальной пищи экономически малообеспеченных жителей Соединенных Штатов, которую можно заказать прямо не сходя с места. Введя в автомат монету в 10 центов (40 франков) или 25 центов (100 франков), игрок пытается набрать сумму очков, достаточную для выигрыша десяти пачек сигарет. Действительно, в штате Нью-Йорк запрещены денежные выигрыши. Стоит адский шум, перекрывающий граммофонные голоса Луи Армстронга или Элвиса Пресли, которыми аккомпанируются усилия "монетных спортсменов», как их называют здесь. Молодые парни в синих джинсах и кожаных куртках соседствуют со старушками в шляпках с цветами. Парни выбирают машины, изображающие атомный бомбардировщик или управляемую ракету; старушки возлагают свои руки на "love meter" [119], показывающий, могут ли они еще влюбиться, в то время как дети за 5 центов раскачиваются до тошноты на осле, скорее похожем на зебу. Есть еще моряк и летчик, которые не очень убедительно палят из револьвера (репортаж Д. Моргена)».
Подсчитано, что американцы тратят таким образом четыреста миллионов долларов в год единственно на то, чтобы проталкивать никелированные шарики на светящиеся огоньки сквозь различные препятствия. Как легко себе представить, эта страсть неизбежно влияет на подростковую преступность. Так, в апреле 1957 года в американских газетах сообщалось об аресте в Бруклине группы детей под предводительством десятилетнего мальчика и двенадцатилетней девочки. Они грабили местных торговцев и награбили уже около тысячи долларов – причем брали только монеты в 10 и 5 центов, которые можно было использовать в игровых автоматах. Бумажные купюры они использовали лишь для завертывания добычи, а затем выбрасывали в мусорный бак.
Дать объяснение подобному увлечению нелегко. Однако такие объяснения существуют – пожалуй, скорее хитроумные, чем убедительные. Пожалуй, самое тонкое (и самое показательное) из них дает г. Джулиус Сигал в статье под названием «The Lure on Pinball» [120] (Harper's. Октябрь 1957. T. 215. № 1289. С. 44–47). Эта статья представляет собой одновременно личное признание и анализ. Воспроизвожу здесь свой тогдашний комментарий к ней. Сделав непременные указания на сексуальную символику игровых автоматов, автор выделяет даваемое ими чувство победы над современной техникой. Игроку кажется, что, запуская шарик, он рассчитывает его путь, и этот псевдорасчет мало что дает ему в реальности, но кажется ему чем-то великолепным. «Ему кажется, что он в одиночку, вооруженный одним лишь своим умением, играет против всех сил американской индустрии». Таким образом, игра оказывается чем-то вроде соревнования между ловкостью индивида и грандиозной безликой машинерией. За одну (реальную) монетку игрок надеется получить выигрыш в миллионы (фиктивные), так как счет всегда
