с. 99–101.)
2) Головокружение в мексиканской игре «volador». Фрагмент из описания Ги Стрессер-Пеана (Stresser-Péan G. Op. cit. Р. 328).
«В свой черед поднимается наверх и предводитель пляски, или k'ohal, одетый в красно-синюю тунику, и усаживается на верхушке. Обратившись к востоку, он сначала взывает к благодатным божествам, простирая в их сторону свои крылья и свистя в свисток, имитирующий орлиный клекот. Потом он выпрямляется на вершине шеста. Поворачиваясь поочередно на все четыре стороны, он протягивает к ним накрытый белой тряпицей тыквенный кубок, а также бутыль водки, из которой он набирает в рот несколько глотков и выдувает их перед собой в более или менее распыленном виде. Совершив это символическое подношение, он надевает себе на голову султан из перьев и начинает танец на все четыре стороны, махая крыльями».
«Эти церемонии, осуществляемые на верхушке шеста, обозначают ту фазу, которую индейцы рассматривают как самую волнующую часть церемонии, потому что она содержит в себе смертельный риск. Но весьма зрелищной является и следующая за нею фаза «полета». Четверо танцоров, привязавшись за пояс, вылезают за поручни, а потом откидываются назад. Повиснув таким образом, они медленно опускаются до земли, описывая широкую спираль, по мере того как разматываются их веревки. Трудность для них состоит в том, чтобы цепляться за эту веревку пальцами ног, держась головой вниз и расставив руки, в позе птиц, планирующих вниз и описывающих широкие круги в небе. Что же до предводителя, то он сперва несколько выжидает, а потом соскальзывает по веревке одного из четырех танцоров».
3) Радость от разрушения у обезьяны-капуцина. Из наблюдений Г.-Ж. Романа, цит. у К Грооса:
«Замечаю, что ему очень нравится делать пакости. Сегодня он завладел винной рюмкой и рюмкой для яйца. Винную рюмку он изо всех сил швырнул на землю и, естественно, разбил. Заметив, что рюмку для яиц ему не удастся разбить о землю, он сначала стал искать вокруг себя что-нибудь твердое, обо что можно было бы ею ударить. Подходящей для этого ему показалась медная ножка кровати; он размахнулся рюмкой над головой и нанес ею несколько сильных ударов. Разбив ее вдребезги, он был явно доволен. Чтобы сломать палку, он вставляет ее между какой-нибудь тяжелой вещью и стеной, потом сгибает ее и переламывает. Иногда он портит какой-нибудь предмет туалета, тщательно вытягивая из него нитки, а потом начинает терзать его зубами как можно более яростно.
Параллельно с этой потребностью в разрушении он также очень любит опрокидывать вещи, но при этом следит, чтобы они не обрушились на него. Так, он тянет на себя стул, пока тот не потеряет равновесие, потом внимательно смотрит на верхушку спинки, и когда заметит, что она валится прямо на него, выскакивает из-под нее и радостно ожидает падения. Так же он поступает и с более тяжелыми предметами. Скажем, у нас есть туалетный столик с тяжелой мраморной доской, и ему несколько раз с большим трудом удавалось его опрокинуть, ни разу при этом не поранившись» [118].
4) Развитие игровых автоматов. Вызываемая ими тяга
Существует категория игр, основанных главным образом на повторении. Наблюдателя неизменно поражает их бесплодная монотонность, видимое отсутствие интереса. Еще более странным этот феномен делается из-за чрезвычайной широты круга играющих в такие игры. Я имею в виду пасьянсы, которые праздные люди раскладывают вновь и вновь, и игровые автоматы, чья практически мировая популярность задает не меньше загадок для ума.
В пасьянсах еще можно различить какой-то признак интереса, не столько из-за скудных комбинаций, между которыми может иногда колебаться игрок и которые не дают ему никакой тренировки в трудных или захватывающих вычислениях, – но потому, что каждой партии игрок приписывает смысл гадания. Перед началом игры, перетасовав карты и прежде чем «снимать» их, игрок задает сам себе некий вопрос или формулирует желание. Успех или неудача пасьянса дают ему как бы ответ судьбы. Впрочем, он волен играть снова, пока не получит благоприятный ответ.
Эта функция оракула, в которую, впрочем, редко кто верит, все же служит для оправдания деятельности, которая без этой уловки едва ли была бы способна развлекать. Тем не менее она остается самой настоящей игрой, потому что это именно свободное действие, осуществляемое внутри определенного пространства (в данном случае – что одно и то же – с помощью фиксированного набора элементов), подчиненное произвольным правилам, наконец совершенно непроизводительное.
Те же признаки применимы и к игровым автоматам, потому что закон, более или менее сурово в разных странах, но всегда одинаково заботливо, запрещает, чтобы свойственная этим машинам притягательность сочеталась еще и с тягой к наживе. Из четырех движущих сил, по которым мне как будто удалось разделить все множество игр (доказательство личного превосходства, искание милостей от судьбы, роль, исполняемая в фиктивном мире, и сладость сознательно вызываемого головокружения), к игровым автоматам не подходит ни одна, разве что в самой ничтожной степени. Удовольствие от соревнования здесь слабое, потому что возможности игрока воздействовать на игру сведены ровно к такому минимуму, чтобы игра не была чистой азартной игрой. Тем самым одновременно отводится и вторая категория игр – самоотдача на волю судьбы эффективна лишь тогда, когда она полная, при отказе от малейших возможностей изменить и подправить эту волю. Что до симуляции, на первый взгляд совершенно отсутствующей, то ее роль все-таки заметна, хотя и в чрезвычайно размытом виде, – прежде всего из-за огромных и чисто фиктивных цифр, которые вспыхивают на разноцветных табло (показательно, что попытки ввести более реалистичные цифры потерпели самую плачевную неудачу), а также из-за нарисованных на автомате полуодетых, изысканных или диких девиц, гоночных машин и моторных лодок, корсаров и старинных кораблей с пушками на борту, космонавтов в скафандрах и межпланетных ракет; все эти нелепые зазывные картинки, пожалуй, и не внушают никакого самоотождествления, пусть даже мгновенного, но все-таки создают атмосферу грезы, достаточную для того, чтобы отвлечь игрока от монотонности повседневного быта. Наконец, хотя обстановка кафе чрезвычайно мало способствует головокружению, а данное развлечение представляет собой, вероятно, одно из наименее трудных, какие только можно вообразить, все же есть тут какой-то гипноз, словно под давлением тяжелого, заряженного желанием взгляда, ибо нужно непрерывно всматриваться в мигающие лампочки и магически подталкивать сквозь препятствия блестящий шарик.
Впрочем, бывает, что в искомом удовольствии первое место занимает именно головокружение. Я имею в виду устрашающий успех игровых автоматов-«патинко» в Японии. В них нет ни кнопок, ни препятствий – одни лишь стальные шарики, забрасываемые с силой и грохотом в спиральный коридор на виду у
