64).
Споры вокруг революционного и реформаторского путей развития докатились до наших дней, и в этой связи представляются актуальными мысли Толстого, который, как известно, не был сторонником ни одного из этих путей.
«Допустим, что одни устроители общества, пускай это будут социалисты, будут в состоянии предписывать законы, которым должны будут подчиняться капиталисты и всякие собственники. Но ведь никогда не было и не может быть, да и не будет того, чтобы устроители общества пришли бы к оному признаваемому всеми наилучшему устройству общества. А как скоро не будет такого согласия, необходимо будет (как оно всегда и было, есть и теперь) употребление власти, т. е. насилия одних людей над другими. Для того же, чтобы было насилие, необходимо, чтобы продолжался тот самый обман, вследствие которого люди насилуют самих себя по воле тех людей, какие в данное время имеют власть» (1910; 38, 429–430).
Одинокий мечтатель предложил свой путь достижения счастья.
«Существует же, — писал он, — одно средство достижения этой цели, и самое простое и естественное, состоящее в том, чтобы оставить в покое государство и правительство и не думать о нем, а думать только о себе и своей жизни; уяснить себе цель и значение своей жизни и, соответственно уясненного сознания, вести свою жизнь».
«Одно средство…»: «уяснить себе цель и значение своей жизни и, соответственно уясненного сознания, вести свою жизнь». На первый взгляд, в этом утверждении сказалась вопиющая категоричность Толстого, не признававшего деспотической власти государства над человеком и с юности отстаивавшего право личности на «самостийность». Однако дело не в отрицании государства как аппарата насилия, не в призыве к абсолютному проявлению «Я».
Дело в другом — в важности обретения человеком внутренней свободы, независимости от внешних причин — внешних обстоятельств, авторитетов, социального положения, культа чужой идеологии, религиозных пристрастий. Проросши через свободу корнями в недра жизни, человек приобретал навык осмысленного (не по чьей-либо подсказке, не под чьим-либо давлением) отношения к происходящим вокруг него событиям, смысл собственного бытия, становился на путь христианского служения людям.
Толстой предложил современникам действовать согласно определенной социально-педагогической установке:
1) через желание и самопознание перейти к поведению, определяемому чувством внутренней свободы, для того, чтобы почувствовать себя способным противостоять внешним обстоятельствам,
2) через открытие в себе Царства Божия, которое есть в каждом человеке, обрести нравственную устойчивость, силу внутренней убежденности и
3) от этого идти к выстраиванию своего отношения с внешним миром.
Такой путь давал бы возможность преодолеть зависимость от внешних обстоятельств, общественного мнения и авторитетов, занять самостоятельную позицию в жизни, следовать голосу совести, бескорыстно служить людям.
Но чтобы человек принял этот путь развития, необходимо, чтобы в нем заговорил разум, появилось желание очиститься от коросты, внутри зазвучал голос живой жизни.
«Правда, — писал Толстой в статье „О социализме“, — человек может спуститься и спускается до степени животного и тогда подлежит законам животной жизни и даже мертвой материи, но в общих своих проявлениях человек всегда был и есть существо, отличающееся от всех других существ животного и вещественного мира, ему одному свойственным разумом и свободною волею. И потому жизнь его всякая, и семейная, и общественная, и политическая, и международная, и экономическая складывается, складывалась и должна складываться никак не на основании выведенных из наблюдения общих объективных законов, провозглашаемых <…> разными Марксами, Энгельсами, Бернштейнами и т. п., а всегда только на основании <…> закона жизни, провозглашенного с древнейших времен и браминами, и Буддой, и Лао-Тце, и Сократом, и Христом, и Марком Аврелием, и Эпиктетом, и Руссо, и Кантом, и Эмерсоном, и Чанингом, и всеми религиозно-нравственными мыслителями человечества» (38, 427).
«Закон жизни один для всех». В этом, считал Толстой, его главное отличие от других законов. Закон с детства знаком почти каждому: «Всякий человек не должен делать того, чего себе не хочет» (38, 427).
Но далеко не каждый готов жить по нему. Однако вера Толстого в эру нравственного перерождения человечества с годами не только не ослабевала, а, напротив, день ото дня становилась крепче.
В одной из поздних работ («Конец века» — 1905) он провозгласил мысль о том, что эра просветления наступит тогда, когда духовность отдельного человека восторжествует в общественной жизни, когда большинство общества составят духовно зрелые личности.
Жизнь человечества будет развиваться приращением нравственно живущих людей. Именно к ним должно перейти обустройство социальных форм жизни, именно им предстоит строить Царство Божие на земле.
Все существующие формы государственного устройства вызывали у Толстого только разочарование. Отсутствовал и интерес к будущим формам существования человечества. Он справедливо считал, что жизнь сама найдет нужный поворот к лучшему. Однако он не сомневался в том, что ядро будущего сообщества людей возможно только при таком уровне нравственной обеспеченности, который дает человеку право на свободу воли, направлен на самореализацию его личности, способствует раскрытию Божественной природы души.
Толстому важно было, чтобы человек не ослабевал в поисках ответов на главные вопросы жизни:
Как вырваться из плена телесной зависимости на простор духовного становления и развития?
Как «разумению жизни» победить «лукавство ума»?
Как через сенсуалистическую природу человека пробудить в нем потребность жить в согласии с мирозданием в целом, с самим собой и окружающими людьми?
Как научиться жить свободно и самостоятельно, сохраняя чувство собственного достоинства, не унижаясь ни перед кем?
Создать условия для такого развития личности — задача общества, путь к тому, чтобы «строй соревновательный», «капиталистический» без потрясений заменился строем «коммунистическим».
II. Реальный человек в реальном мире
Преображение, о котором мечтал Толстой, не наступило. В мире по-прежнему в чести поклонение золотому тельцу, ложь и лицемерие, а зло и жестокость приняли чудовищные формы.
Толстой ошибся? Мир зла сильнее мира добра? Человеческий разум и наше сердце бессильны перед слепой волей хаоса, торжеством темных сил?
Толстой и его герои понимали, что поиск ответов на эти вопросы труден и тернист, и не раз оказывался в ситуации, когда бьют по щеке, а ты должен решать — подставить или нет другую?
Но никто в эпоху Толстого не мог представить себе сотой доли того чудовищного зла, через которое прошел ХХ век и в котором пребывает век нынешний. Проблема непротивления злу насилием принималась в штыки при Толстом, а сегодня она вызывает еще большее раздражение.
Дело ведь не в том, подставить или не подставить щеку, а в том, как жить так, чтобы на зло не отвечать злом, но при этом найти в себе мужество духовно противостоять насилию, лицемерию, ханжеству, лжи, политическому диктату, материальной униженности.
Возможен ли такой тип поведения в современной действительности? На этот
