правом на жизнь и правом на свободный выбор, диктуемый самой природой человека, той его потребностью, которая связана с реализацией индивидуальной неповторимости. Но
сама по себе индивидуальность не есть признак либерализма, таковой она становится тогда, когда перерастает в индивидуализм.
Либералы требует равенства в сферах права и политики, которое предоставляло бы возможность каждому человеку проявить себя. Однако, придя к власти, они часто становится узурпаторами. Являясь сторонниками рационалистического подхода к пониманию истории, они отстаивают прагматические параметры общественной и частной жизни.
Особое место в системе либеральных установок отводится частной собственности, призванной обеспечить прежде всего материальное благополучие человека. Без нее нет и не может быть свободы — говорят одни. Свобода выше частной собственности, но базируется на ней — говорят другие. Вокруг краеугольного камня идеологии либерализма — частной собственности — и происходит битва разных слоев населения как в России, так и за рубежом, с той лишь разницей, что в зарубежных так называемых цивилизованных странах она, имея абсолютное право на существование и государственную защиту, лежит вне зоны отрицания. Люди в России хотя и почувствовали вкус частной собственности, в то же время были обескуражены результатами грабительской приватизации. Те, кто устроил чудовищный обман населения, называли и называют себя либералами-реформаторами. Вместе с этим произошла дискредитация либерализма как течения в целом.
Еще большее негодование вызвали либеральные установки на толерантность и плюрализм мнений. Эти два явления, по существу, реализуют главную мысль либералов о человеке как субъекте, не зависимом от «персональной точки зрения чужого сознания», от общественного мнения, идеологем государства. Терпимость и уважение к инакомыслящему — нормальное явление. Однако и на этом поприще либералы умудрились отшатнуть от себя большой круг людей. Утверждая эволюционные формы общественного развития, либералы в области идеологии, которую якобы отрицают, заняли место разрушителей-революционеров. В России истинно свободных людей насчитали 10–15 % (как узнали — пойди догадайся). Все остальные — «быдло». Стали нормой навязывание сомнительных идеологических клише, нетерпимость к чужой точке зрения при интерпретации истории России и СССР, поддержка отнюдь не либеральных государственных режимов, чудовищных провокаций, отрицание фашизма там, где он очевиден, религиозные провокации (где она, толерантность?) — все это и многое другое не могло не вызвать неприязни ко многим представителям современного либерального движения.
В суждениях сторонников российского либерализма лейтмотивом проходит мысль о том, что не либерализм сам по себе несовершенен в своих теоретических и практических установках, а Россия не готова к тому, чтобы стать либерально-демократическим государством. Таковой была ситуация и 150 лет тому назад. Вспомним хрестоматийный фрагмент из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» — спор Базарова и Павла Петровича о либерализме (знаменитая Х глава). Он и сегодня звучит знаменательно.
«— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.
— Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте — логика истории требует…
— Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся» [49].
Россияне и сегодня никак не хотят идти в объятия либерально-европейской цивилизации.
Грустно сознавать, что то хорошее, что есть в либеральном течении, что создавалось веками видными деятелями философской и социально-политической мысли, отодвинуто на задний план. Господствует же идеология либерально-воинствующего капитализма, варварского и жестокого по сути. Рыночная экономика, рыночный подход типа «все на продажу» оттеснили на задворки «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Зато на каждом перекрестке раздается либеральный призыв «Хлеба и зрелищ!»
В основе неприятия народом так называемых «либеральных ценностей», на мой взгляд, лежит несколько причин.
Во-первых, потому, что философско-социальные аспекты проблемы свободы человека сегодня сведены к узкопрагматическим, сиюминутным целям. Во-вторых, никому не приятно пить из того колодца, в который плюют: призывая к толерантности, либералы тем не менее не могут скрыть неприязни к соплеменникам, которых издревле привыкли считать чернорабочими с душонкой раба. В-третьих, и это главная причина — нелюбовь к отечеству и народу, в нем проживающему, то есть абсолютизация человека абстрактного, выпавшего из цепи национально-исторического движения, идеализация до абсолюта западноевропейской демократии.
О патриотизме Льва Толстого
Патриотизм не только как явление раздражает современных российских либералов, но и само слово звучит для них как исчадие ада. Такая нетерпимость «последователей» толерантности вызывает по меньшей мере удивление.
В наше время все чаще сторонники либерализма обращаются к мыслям Толстого о патриотизме, стремясь обрести в нем союзника. Вырванные из контекста его сочинений и его жизни мысли приобретают однобокость, а главное, имеют другую цель: не способствовать улучшению нравов в отечестве, а, напротив, загнав патриотов в угол, показать, как они далеки от русского гения и ничтожны в своих амбициях.
Есть смысл подробнее остановиться на вызывающей споры концепции толстовского патриотизма. Важно не только потому, что она сегодня в центре внимания, но и потому, что с творчеством писателя знакомятся молодые люди — наши школьники и студенты. От того, чтó они поймут в Толстом, как актуализируют его поиски смысла жизни в своем сознании, может зависеть «приращение» их собственного духовного опыта.
Человек для Толстого не средство, а цель прогресса, который, согласно писателю, невозможен вне христианского миропонимания. Только через христианство человек может достичь всеобщего братства и единения. Ни один народ не обладает исключительностью.
Одним из препятствий на пути к единению народов Толстой считал патриотизм. Сразу заметим, что знаменитая фраза «Последнее прибежище негодяя — патриотизм» принадлежит не Толстому, а политическому деятелю XVIII в. англичанину С. Джонсону и смысл ее заключается в том, что «не все пропало даже для самого отъявленного негодяя, если в нем еще живо чувство патриотизма». Афоризм Джонсона помещен Толстым во втором томе «Круга чтения» (9 декабря) без комментариев.
Далее следует признать, что все толстовские определения патриотизма позднего периода носят ярко выраженный негативный характер. Как будто не он, а кто-то другой написал слова: «живое чувство патриотизма». Но ведь именно этим настроением наполнены страницы «Севастопольских рассказов», «Войны и мира».
При этом важно подчеркнуть, что поздний Толстой далек от того, чтобы проецировать свои мысли только на Россию. Предметом его раздумий становятся все народы и все государства.
«Все народы так называемого христианского мира доведены патриотизмом до такого озверения, что не только те люди, которые поставлены в необходимость убивать или быть убитыми, желают или радуются убийству, но и люди, спокойно живущие в своих никем не угрожаемых домах в Европе, благодаря быстрым и легким сообщениям и прессе, все люди Европы и Америки — при всякой войне — находятся в положении зрителей в римском цирке и так же, как
