(и, как следствие, в формировании чудовищных существ из вымыслов ужасов). Ведь он утверждает, что они всегда связаны с сексуальным актом. А это, как я полагаю, не будет достаточно полной перспективой, чтобы охватить множество существ жанра ужасов.
Однако, если вы склонны к подобной форме анализа, можно попытаться исправить ситуацию, смягчив требования, согласно которым такие фигуры должны воплощать исполнение желаний, имеющих сексуальную природу. В качестве католического жеста можно утверждать, что эти фигуры могут также проявлять подавленные тревоги (а не неустранимые желания), которые, в свою очередь, могут быть не только сексуальными по своей природе. Что касается кошмара, то Джон Мак утверждает, что жесткая фрейдистская позиция слишком узка и что "анализ кошмара регулярно приводит нас к самым ранним, глубоким и неизбежным тревогам и конфликтам, которым подвержены человеческие существа: к агрессии, связанной с разрушением, кастрацией, разлукой и оставлением, пожиранием и пожиранием, страхом потери идентичности и слияния с матерью". Расширение диапазона того, что может быть выражено из того, что подавляется таким образом, очевидно, расширяет сферу применения психоаналитической модели. Ужасные существа и их поступки не обязательно должны быть отнесены к проявлению только сексуальных желаний, но могут быть связаны с целым спектром репрессий: с тревогами и инфантильными фантазиями, а также с сексуальными желаниями. Так, недавняя популярность телекинетической мерзости в таких фильмах и романах, как "Экзорцист", "Кэрри", "Ярость" и "Патрик", может быть объяснена как удовлетворение инфантильной убежденности в неограниченной силе подавленного гнева - веры во всемогущество мысли - при одновременном костюмировании этого. Подавленная фантазия под драпировкой ужаса.
То есть читатель воспринимает Кэрри во всей ее неудержимой ярости как монстра в то самое время, когда Кэрри реализует или воплощает в жизнь инфантильную фантазию о мести, в которой, что очень удобно, внешность может убить. Как монстр, Кэрри ужасает; но в то же время она дает возможность проявиться фантазии о чувстве вины - одной из тех, что окрашены тревогой. Таким образом, ужасающий аспект Кэрри позволяет реализовать более глубокое удовольствие - проявление инфантильного заблуждения о всемогуществе воли.
Очевидно, что чем больше подавленных психических источников - помимо подавленных сексуальных желаний - аналитик рассматривает как перспективы для скрытого (и предположительно удовлетворенного) проявления, тем больше фигур ужаса он сможет объяснить таким образом. Если эта гипотеза окажется успешной, каждая фигура ужаса будет связана с какой-то инфантильной тревогой, фантазией, желанием (сексуальным или иным), травмой и так далее. Кроме того, предполагается, что проявление любой формы подавленного материала доставляет удовольствие и что ужасающий аспект монстров - это плата за снятие или освобождение этого подавления.
Тем не менее, я задаюсь вопросом, все ли монстры в фантастике ужасов могут быть связаны с репрессированной тематикой таким образом. Как мы видели при обсуждении способов конструирования монстров, существуют определенные рутинные манипуляции, которые могут быть произведены с культурными категориями, что приводит к появлению того, что я ранее назвал ужасными существами. Ужасающие существа, то есть, похоже, могут быть получены в результате того, что можно считать почти формальными операциями над культурными категориями.
Возьмите голову насекомого, наденьте ее на человеческий торс, добавьте перепончатые лапы - и вы получите монстра; он может наводить ужас, если поместить его в подходящую драматическую структуру, даже если он не пытается никого съесть или похитить. Мне не ясно, что монстры, созданные таким образом, обязательно должны затрагивать какие-то детские травмы, подавленные желания или тревоги.
Или, например, массовый вид насекомых - за исключением, возможно, бабочек и божьих коровок - наделите их интеллектом, вкусом к "большой игре" и поставьте их на марш, и вы, вероятно, только что создали антагонистов для фантастики ужасов. Но, опять же, в противовес расширенной психоаналитической гипотезе, представленной в абзаце перед предыдущим, не очевидно, что символизм этих монстров будет иметь какое-либо психоаналитическое значение в контексте обсуждаемой фантастики. Я также не просто выдумываю контрпримеры; монстры, требующие психоаналитического анализа - даже в том расширенном виде, который мы сейчас рассматриваем, - широко распространены в фантастике ужасов.
Уместным контрпримером могут служить головоногие моллюски, пожирающие мужчин и женщин, так называемые Haploteuthis, в рассказе Г.Г. Уэллса "Морские рейдеры". Обнаружение этих ужасных существ быстро перерастает в противостояние, после чего появляется информация о дальнейших появлениях этих прожорливых глубоководных существ. Рассказ в первую очередь посвящен действию, а во вторую - размышлениям о причинах наступления головоногих. Но это никогда не связано в рамках сюжета с теми ассоциативными цепочками, которые могли бы привести к ранним травмам или конфликтам. Ни один из персонажей не развивается таким образом, чтобы мы могли рассматривать головоногих как объективные корреляты их подавленных психических конфликтов, ни один из головоногих не описывается таким образом, чтобы привести к стандартным формам психоаналитического символизма. Правда, головоногие моллюски приходят из глубин, но это трудно расценить как подавление психического материала, поскольку невозможно определить содержание того подавленного материала, который они могли бы представлять. Можно сказать, что, поскольку головоногие пожирают людей, они представляют подавленные, инфантильные тревоги по поводу того, что их могут сожрать. Но, с другой стороны, поскольку некоторые глубоководные существа действительно пожирают людей, и поскольку быть буквально съеденным - это законный страх взрослого человека, и поскольку в этой истории нет ничего, что могло бы навести на мысль о связи с предполагаемым страхом ребенка быть съеденным родителем или суррогатом родительского чувства, нет никакой реальной силы для утверждения, что головоногие - это своего рода родительская фигура и что эта история демонстрирует глубоко запрятанную душу, инфантильный страх быть загрызенным мамой и папой.
Этот случай должен служить контрпримером как для узкой психоаналитической попытки свести ужасающие фигуры к подавленным, сексуальным желаниям, так и для более широкого подхода, который сводит эти фигуры к тревогам и желаниям, которые могут быть сексуальными или мобилизовать другой, латентный, архаичный материал.
Более того, если этот контрпример убедителен, то легко понять, что есть еще много других, откуда они взялись (и не только из-под воды). Подобно головоногим моллюскам, бесчисленные динозавры, замороженные в айсбергах или найденные на потерянных континентах, гигантские насекомые в джунглях и осьминоги из космоса не обязательно должны фигурировать в качестве эмблем психического конфликта. Поэтому психоаналитическая редукция ужасных существ к объектам репрессии не является исчерпывающей для жанра; не все ужасные существа предвещают психический конфликт или желание. Поэтому психоаналитическое разрушение парадокса ужаса - в смысле платы за возвращение репрессированных - не является совершенно общим.
Для того чтобы выдвинуть вышеприведенный аргумент, я не оспариваю жизнеспособность психоанализа как способа интерпретации или объяснения. Да и не уместен такой вызов в подобной книге - для этого потребовалась
