под его защитой, не было ничего удивительного. Избравшись сначала в Приходской совет, а затем и в Совет сельского муниципального образования Дикий Лес, он упорно трудился, отстаивая права леса и его обитателей.
В другую эпоху он вполне мог бы стать членом партии «зеленых», однако ему казалось совершенно естественным оберегать экосистему, в которой они все жили, от которой зависели не только средства к их существованию, но и сама жизнь.
– Моя философия, – продолжал Барсук, сдвинув на кончик носа очки в виде двух полумесяцев, придававшие ему вид авторитетного мудреца, – всегда сводилась к тому, что должен быть один народ и один лес. Нам надо всех объединять, а не дробить и разделять на разные фракции. Те из нас, кого Бог наделил земными благами, несут ответственность за бедных, но достойных, и я с радостью считаю, что тоже внес в это дело свой вклад, открыв местную больницу, состоять президентом которой для меня большая честь.
Он умолк, ожидая бури аплодисментов, хотя их так и не последовало.
«Будь я проклят, – подумал Крот, – это же благословенный тори, такое ощущение, что он толкает перед нами предвыборную речь. Уж что-что, а это точно не для меня. Может, он и меня считает «бедным, но достойным»? Я ему еще покажу».
Тем временем Барсук продолжал, не позволяя никому его перебить.
– Личная свобода, сопровождающаяся надлежащим радением за менее благополучных, может существовать исключительно в рамках закона. И тех, кто этот закон нарушает, следует наказывать, причем наказывать строго, если это предусматривает совершенное ими преступление.
При этих словах Жаб побледнел и схватился пальцами за галстук, будто он не давал ему дышать. На него вновь нахлынули воспоминания о том, как он предстал перед судом, засадившим его за решетку, поселив в душе ужас.
– Эй, Барсук, тормози, – сказал Крыс, – не забывай, кто сегодня сидит с нами за одним столом.
Он вмиг осекся. Несмотря на склонность к высокопарности и вечному стремлению командовать другими, Барсук в то же время вполне был способен на заботу и ласку.
– Прости Жаб, я не имел тебя в виду. Просто не подумал. Не держи на меня зла, с моей стороны это лишь мелкая оплошность, не более того.
– Да ладно, ничего страшного, – ответил тот, – хотя эта тема для меня так же болезненна, как раньше.
– Еще бы, – произнес Барсук, – однако я всегда считал, что если правонарушитель оплатил свой долг перед обществом, как в случае с тобой, Жаб, то его следует полностью реабилитировать и интегрировать в это общество обратно.
После этих великодушных слов Жабу стало намного лучше, и он налил себе еще чашечку кофе.
– Поэтому, когда меня назначили председателем местного совета, – вещал далее Барсук, – у меня возникло ощущение, что вся моя разнообразная деятельность станет целой жизнью служения ближнему.
Крот давно знал, что Барсук, страшно гордясь своими достижениями, без всякой застенчивости перечислял свои назначения в самых разных сферах деятельности. На деле медную табличку у его двери аккурат под металлической сонеткой, которую Крот так хорошо запомнил после одного из самых ужасных своих злоключений, совсем недавно сменили. На новой красовалась надпись «Мистер Барсук, мировой судья», аккуратно высеченная заглавными квадратными буквами.
– Понятно, – произнес Жаб, у которого к этому времени уже было на исходе терпение, – иными словами, вы собираетесь заниматься точно тем же, что и раньше.
Барсук чуть ли не испепелил его взглядом.
– Нет-нет, – поспешно добавил он, – в этом ничего плохого. Служение обществу, отстаивание интересов местных жителей и все такое прочее. Это ведь и правда очень важно.
Крот захихикал, но Крыс пнул его под столом, угодив в старую рану на голени, от чего он тут же осекся.
– Соизволив меня выслушать, ты, Жаб, узнал бы, что я имею сообщить вам сведения первостепенной значимости.
Когда они все застыли в ожидании, Барсук, напустив на себя невероятно важный вид, заявил:
– Меня попросили выдвинуть мою кандидатуру на следующих выборах в парламент!
Несколько мгновений все не произносили ни звука. А когда к ним вернулся дар речи, подбежали к Барсуку, бросились жать ему лапу и хлопать по спине. Он все это время пребывал на вершине блаженства.
– Я вполне могу представить тебя в роли депутата, – сказал Крыс. – Ты всегда умел произнести хорошую речь, отличался невероятной прямотой и взаправду заботился об обитателях Дикого Леса и берега реки.
Хорошую зверюшку Крот мог распознать с первого взгляда, невзирая на разницу в политических воззрениях. Не успев даже ничего осознать, он закричал: «Барсуку – наше тройное ура! Гип-гип ура! Гип-гип ура! Гип-гип ура!»
Того такое спонтанное проявление уважения и симпатии тронуло до глубины души – он достал красный хлопчатобумажный платок, с которым никогда не расставался, и вытер им глаза. Все наперебой заговорили, рассказывая друг другу, каким замечательным народным избранником будет Барсук и как никто из них ничуть не удивился этой новости. Сам он тем временем заявлял, что не откажется от помощи в рассылке конвертов и всего прочего в этом роде. Постепенно разговор иссяк, сменился тишиной, и Жаб вдруг обнаружил, что троица друзей смотрят на него, явно чего-то ожидая.
– Давай, Жабуся, – произнес Крот, – мы с нетерпением ждем, когда ты поделишься с нами своими планами. Ничуть не сомневаюсь, что они у тебя просто чудесные.
Бедняжка! Он очень боялся этого момента, напоминавшего, как однажды у него уже была возможность удивить друзей искрящимся остроумием или песней, но воспользоваться ею так и не пришлось. Это случилось несколько лет назад на банкете, который он устроил, вернув себе Жабо-Холл. Как и сегодня, тогда ему тоже хотелось выйти на сцену и поразить воображение друзей если не великой ораторией, то волнительной песней, спев ее своим приятным тенором. Это привело бы их в восторг.
Но сегодня он знал наверняка, что это будет неуместно и никоим образом не выразит того, что ему в действительности хотелось сказать. В ипостаси Великого артиста, Мастера тысячи переодеваний и Грозы дорог, он представлял собой чистой воды вымысел и таил в себе опасность. Когда он примерял на себя одну из этих ролей, это неизменно оборачивалось слезами, а то и чем похуже. И на том банкете вел себя скромно и великодушно только из страха перед неудовольствием и гневом Барсука, в котором видел строгого родителя, в любой момент готового наброситься с критикой.
Сознательно решив в этот раз не изображать из себя дурака, он вспомнил историю Поликарпа, услышанную когда-то в воскресной школе. Этот почтенный святой, которого сегодня едва ли кто помнил, уже примерял на себя жертвенный крест, но вдруг раздался голос:
