пищи. Я не помню, чтобы меня отругали или как–то наказали, но я хорошо запомнил это яблоко. Хочу отметить, что очень немногие из нынешнего поколения студентов–адвентистов слышали о таком высказывании Елены Уайт:
«Вам не следует класть в рот даже маленький кусочек в промежутках между приемами пищи» [142]!
Другой случай я вспоминаю с улыбкой, хотя в нем не было ничего смешного. Однажды на нашем обеденном столе появилось соевое молоко. Без предупреждения. Обычное для 1950–х годов соевое молоко — на две трети из пены, с жутким запахом, настоящее надругательство над совершенно невинными соевыми бобами. Это «молоко» долго на нашем столе не продержалось, ему очень скоро дали отставку.
А теперь почему я улыбаюсь, о нем вспоминая. Когда во мне только зрел замысел этой книги, я намеревался посвятить ее своим родителям, ибо, несмотря на всю консервативность нашей семьи, их разумный подход к трудам Елены Уайт не позволил распалиться моему мятежному духу, благодаря чему я не утратил возможности оценить их самостоятельно. Я благодарен родителям за их благоразумие.
Я составил шутливое посвящение, возможно, даже слишком игривое на чей–то вкус. Поэтому меня стали мучить сомнения: оставить или придумать другое? Но однажды к нам приехали мои родители, и я не смог побороть искушения и зачитал им свое «произведение». Ниже дан изначальный вариант посвящения во всей красе:
Посвящается моим родителям, Джорджу и Лоле Томпсон, которые посчитали в 1950–х годах, что пришло время отказаться от молочных продуктов [143], но, попробовав тогдашнее соевое молоко, решили пока что с этим повременить.
Выслушав меня, они начали весело смеяться. А мой папа, если уж начал хохотать, остановиться может не сразу. У меня было к ним два вопроса, но мне пришлось ждать, пока уляжется веселье. Наконец у меня появилась возможность вставить словечко:
«Чья это была идея?»
Мама показала на папу.
«Как долго мы мучились с этим молоком?»
Папа по–прежнему сотрясался от смеха, но наконец сумел взять себя в руки и ответил: «Я точно не помню, — проговорил он, тяжело дыша. — Помню только, что оно пришлось нам явно не по вкусу».
А если серьезно, то… Я знаю адвентизм вдоль и поперек, но я был весьма озадачен, когда узнал несколько месяцев назад, что в некоторых ресторанах и учреждениях, которыми управляют посвященные консервативные адвентисты, сотрудники, которые готовят на кухне и которым приходится пробовать пищу на вкус (то есть как бы перекусывать между едой), не глотают ее, а выплевывают. Вот уж действительно серьезное отношение к советам Елены Уайт!
Когда у папы закончилась учеба в Лома–Линде, мы поселились в Кларкстоне, шт. Вашингтон, где он трудился практикующим врачом до самой пенсии. Мои родители подыскивали подходящее место, и определяющим критерием было наличие поблизости церковной школы. Это говорит о том, что они были приверженцами умеренного адвентизма. Однажды мне довелось обменяться мнениями с одним моим коллегой, чей отец был сокурсником моего отца в Лома–Линде. Его семья не стала селиться у церковной школы, а напротив, отправилась «на целину» — туда, где не было ни одного адвентиста. Мой коллега, единственный из трех младших членов своей семьи, кто остался в «основном течении» адвентизма, рассказал мне, как ему пришлось уехать от родителей и жить с родственниками, чтобы ходить в церковную школу, и как это было непросто. Один его брат оставил церковь и стал исповедовать левые взгляды, другой оказался в независимой адвентистской консервативной общине. Тогда как из нашей семьи все четверо детей активно служат в адвентистской церкви «основного течения». Церковная школа или «целина»? Здесь очень важно не ошибиться.
Не последнее место в моих детских воспоминаниях занимает «газетный маршрут». Каждую субботу после обеда я обходил окрестности, разнося по домам адвентистскую литературу. С людьми я не знакомился, просто вручал им через порог газету или брошюру и шел дальше.
Спустя несколько недель мои вынужденные «подписчики» стали один за другим вежливо отказываться от моих услуг, пока не осталось почти никого. Оглядываясь назад, я начинаю осознавать, насколько изолированы мы были от местного общества, от его реальной жизни, несмотря на то, что мой отец активно участвовал во многих местных общественных программах.
Это ощущение отчужденности только усиливалось, когда мы с моей старшей сестрой Георгиной проходили мимо местных ребят по дороге на остановку автобуса, который отвозил нас в адвентистскую школу. А вечерами, особенно по пятницам, я, лежа в постели, прислушивался к радостным крикам и улюлюканью, доносившимся с местного школьного стадиона, где «наша» футбольная команда, «Кларкстонские задиры», показывала, на что она способна.
В те юные годы, предшествовавшие моей учебе в старших классах адвентистской школы–интерната, я уже очень серьезно относился ко всему, что было связано с религией, даже если это не доставляло мне особого удовольствия. Не так давно я наткнулся в своей библиотеке на старое издание Вестей для молодежи и стал припоминать, как эта книга впервые оказалась у меня в руках. Хотя другие считали эту компиляцию весьма удачной и полезной, мне так не казалось, потому что я не увидел в ней ничего, кроме набора правил без каких–либо вдумчивых разъяснений, почему их нужно соблюдать. Я был немало удивлен, когда вспомнил, что получил я ее не от родителей, а от сестры — в подарок к окончанию восьмого класса.
Примерно через год с небольшим родители подарили мне ча мой пятнадцатый день рождения пятитомник «Конфликт веков». Папа, большой любитель афоризмов и цитат, надписал передний форзац в каждой книге. Из пяти цитат три носят отчетливо религиозный характер, из них две принадлежат Елене Уайт. Другие две — это нерелигиозные изречения, представляющие собой нравственные аксиомы. Одна принадлежит перу квакера и государственного деятеля Уильяма Пенна (1644–1718), а другая — перу шотландского писателя Томаса Карлейля (1795–1881). Другими словами, две нерелигиозные цитаты, позаимствованные у двух глубоко религиозных людей.
Цитата из Карлейля привлекла мое особое внимание («Самая большая вина — не сознавать своей вины»), потому что отец не указал ее автора. Карлейль был прежде всего литератором, однако его влияние в религиозном мире было настолько велико, что он удостоился статьи в Оксфордском словаре христианской церкви. Вот что говорится о нем в третьем издании (1997) этот словаря:
«Он не признавал ни символов веры, ни церквей, ни богословия, однако ему была присуща глубокая вера в Бога и он был убежден, что „религиозные принципы сокрыты в сердцах всех добрых людей"» [144].
Знал ли об этом мой папа? Наверно нет. Уж
