нравоучение или какой-нибудь евангельский эпизод приписать определенной личности, называвшейся Иисусом. Все в евангелиях, и самое возвышенное и самое низменное, все это создано людьми, имена которых ускользают от нашего любопытства, все это целиком принадлежит людям древней цивилизации, имена которых так и остались неведомыми для грядущих поколений.
Но кто согласится с таким взглядом на евангелия, тот тем самым признает, что ничего удивительного по мудрости и проникновенности евангелия собой не представляют. Напротив, христианский мир первых веков характеризуется как раз известным бессилием мысли, духовным упадком, бывшим результатом многовекового универсального деспотизма. Именно этому упадку древней культуры, евангелия и обязаны тем, что они признаны, как некое сверхъестественное чудо, как «боговдохновенное писание». Но, так как эпоха, наступившая после признания евангелий, была еще ниже и хуже дохристианской, то приходится признать, что даже претензия евангелий на роль своего рода кодекса нравственных правил для современников ни на чем не основана. Ибо, если бы евангелия были бы действительно изумительным по высоте и силе нравственным учением, то, ведь, они должны были предотвратить нравственный упадок мира, осиянного ими. А между тем, если правду сказать, в них совершенно отсутствует тот «свет», который был столь необходим разрушавшемуся античному миру. В них нет ни йоты политического сознания. Они приемлют рабство [99], так же как и Павел, и их учение о близком конце мира обесценивало и обеспложивало даже то немногое, но действительно творческое и возвышенное, что в них заключалось. И если даже педантичный добросовестный стоицизм Марка Аврелия, требовавший самого серьезного отношения к общественным обязанностям, если даже он не мог спасти римскую империю, то тем менее способны были сделать это евангелия.
Но еще существеннее то обстоятельство, что самый характер евангельских мифов гораздо примитивнее, чем современное евангелиям языческое мифотворчество. Античный мир сумел ко времени составления евангелий возвыситься до рационализма, евангелия же, которые в области морали использовали некоторые высшие достижения язычества и иудейства, не сохранили никаких следов языческого рационализма в области веры. Так как они в таком виде попали в руки полуварварского общества, то они не только не противодействовали мифотворчеству, но напротив: стимулировали и санкционировали всякий чудовищный вымысел. Как мы уже показали в другом месте, послеевангельские христиане расцвечивали и усложняли свою мифологию языческими мотивами по мере роста и укрепления церкви. Нисхождение в ад, семь мучеников, учение о троице, Христофор-богоносец, вознесение богоматери, непорочное зачатие у Анны, матери Марии, все это обязано своим появлением языческим мифам и обрядам так же, как и евангельские мифы, как и институт священства. Лактанций говорит о двукратном рождении Иисуса, но ведь дважды родился еще до Лактанция и Дионис. Папа носит на голове тиару Диониса и Митры [100], сидит на престоле жрецов Диониса. Составители евангелия Петра тоже ассоциировали с Митрой и Янусом. Весь апокалипсис орудует искаженными символами древней астрономии. В «Деяниях апостолов» самарийский бог Шемо-Мегас, великий Шем или Шемо, превратился в Симона-волхва, противника Павла. А в пышно расцветшей католической мифологии святые языческие мотивы попадаются на каждом шагу и держатся веками.
Все это легче будет понять и признать, когда мы убедимся, что, даже в современной квазинаучной историографии, жив еще этот древний дух вымысла и мифотворчества. Мы сами были свидетелями того, как один остроумный исследователь самолично сфабриковал этнологические и социологические мифы [101]. А что касается нашей области, то мы ведь имеем Ренана, который оперировал со своими материалами, как истый мифограф, при этом почти не скрывая, что он сам сознает это. Д-р Вейс назвал произведение Ренана вымыслом. Это, конечно, верно. Но вот когда сам Вейс после своей кропотливой работы над евангельскими текстами принялся писать биографию Иисуса, то оказалось, что он реабилитировал на радость церковникам почти все апостольские мифы и признал их историчным материалом. Раз уже нам суждено выбрать какой-нибудь вымысел, то ведь французский может оказаться милее, чем немецкий или английский.
В настоящем сочинении была сделана попытка построить научное представление об евангельском материале, чуждое всякой фантастики и мифотворчества. Здесь мы ни звука не говорили о тех хитроумных аргументах, которое кое-кем приводится для того, чтобы доказать «реальность» вымышленных евангельских персонажей. Ведь то, что выдается за благоговение перед идеальными образами, слишком часто является простым догматизмом и стоит психологически на одной ступени с поклонением идолам. А уж с этим полемизировать, конечно, не приходится.
Тот, кто пытается без всяких предрассудков и предвзятых мыслей разобраться, в каких условиях дикие создают себе фетиши, а цивилизованные поклоняются иконам, тот убедится, что здесь налицо одинаковый психологический процесс: вначале действует совершенно фантастический, лишенный всякой критики вымысел, а затем сложившаяся привычка и психологическая инерция. Точно такой же процесс мы обнаруживаем и у тех, кто на ином, правда, культурном уровне создает себе такие представления об отдельных личностях, которые выдаются за «идеальный образ». Творцы этих «идеальных образов» нисколько не задумываются, насколько эти «образы» действительно соответствуют мировоззрению интеллектуально и нравственно зрелых людей. Этот «идеал» превращается, одним словом, в «идол». Люди, которые верят в реальность желаемого, создают «идеальный» мифический образ и называют его «учителем». Они мало чем отличаются от средневековых христиан, которые очень обстоятельно воспроизводили «лик господень», столь же аутентичный, как изображение Аполлона, Петра или Павла. На всех ступенях человеческой культуры мы встречаемся с попытками навязать людям в качестве реальных фактов всяческие измышления. И всякие Ренаны, Вейсы, Броунинги и многие другие тоже когда-нибудь станут предметом изучения мифологов, как люди, пытавшиеся из эстетических, поэтических, корпоративных и всяких других соображений выдать за реальность самые настоящие мифы.
Нам остается только прибавить, что всякое неудачное, неправильное, объяснение мифологического материала, подлежащего критике, тоже является мифом. Такого рода мифы, конечно, могут существовать и в настоящем сочинении. Для оценки всех наших соображений и выводов существует, однако, критерий. Правильность этих выводов зависит от соответствия их научной методологии и тому общему освещению современной евангелиям эпохи, которое дано исторической наукой. Всякий, обладающий самокритикой, исследователь хотел бы, разумеется, считать, что в его работе критерий этот соблюден.
Иерология— «изучение священного», несколько архаический термин, соответствующий современной «истории религий».
Тюбингенцы - германская богословская школа, основанная Бауром, прославившаяся своей научной работой над проверкой и отрицательной критикой текстов ветхого и нового завета. Тюбингенской школа эта названа по тюбингенскому университету, профессорами которого были первые представители школы. Величайшая заслуга тюбингенцев в научном отношении как раз в том и заключается, что они первые серьезно подошли к выделению интерполяций из древнего библейского текста. Работа, впервые серьезно начатая тюбингенцами; привела к
