она вместе с любящим и с другим вступает в отношение со справедливостью. Только личности могут быть несправедливыми или справедливыми, эгоистичными или бескорыстными. Только личности могут задавать вопросы и просить, жаловаться или удивляться, ненавидеть или любить. Только личности становятся тем, чем они являются, и, любя абсолютно, они становятся абсолютом, любя беспредельно, становятся ближним.
После сказанного выше можно с уверенностью утверждать, что агапа не предполагает ослабления и тем более устранения эроса – она стремится к его обращению, к его полнокровной и светлой жизни. Любовь-агапа, которую впервые осуществил и которой впервые научил Иисус, представляет собой дар и одновременно – парадоксальным образом – «новую заповедь», нацеленную на восстановление доброго Божиего творения, склонившегося ко злу вследствие извращенного использования свободы человека. Агапа свойственна всякому человеку, даже падшему, по мере бескорыстной и беспредельной Божией благосклонности к людям, реализованной «во» Христе, в его воплощении вплоть до страстей и крестной смерти и в его воскресении. В пространстве, очерченном пришествием Христа, агапа открывается как дарованная возможность преобразить любую форму любви, в том числе эрос, в любовь личности к личности, «субъекта» к «субъекту», и никогда «субъекта» к «объекту», если «объект» – человек. Агапа не терпит, чтобы другую личность, какую угодно личность считали вещью в своем распоряжении и относились к ней как к вещи. Любовь-агапа – это бытие-для-других, не исключающее взаимоотношений между равными, но предполагающее также бескорыстное служение очень разным людям, в том числе тем, кто сам по себе не вызывает симпатии, а особенно бедным, несчастным и даже злым.
Итак, агапа далека, невероятно далека от языческого античного мира и от соблазнительной магии платоновского Пира. Если эрос будет пронизан агапой, то женщина и мужчина вернутся к состоянию, которое было «в начале», и их отношения возвысятся не до уподобления друг другу, а приведут к полному слиянию. Агапа в высшей степени персонализирована. Образуя любящую чету, мужчина и женщина становятся теми, кто они есть, т. е. обретают самих себя в единении, заданном эротической страстью и преображенном энергией агапы. Безусловно, эта «метанойя» (μετάνοια), это превращение эроса в действие агапы – не простое дело, оно не совершается раз навсегда, но возобновляется снова и снова для каждого человека, который приходит в этот мир и, принимая возвещенное ему Евангелие, живет в вере.
Христианский эрос – не ностальгия и не поиск первоначальной полноты, утерянной при разделении полов, но встреча мужчины и женщины, при которой другой/другая не используется как преходящий случай или подвернувшаяся возможность для получения удовольствия. Это скорее ориентир для установления диалога между личностями разного пола в единстве тела и души. Он помогает сплотить их еще крепче, реализовать в дружбе и в верном, непреложном союзе. Двое, открываясь друг другу и познавая друг друга, отдаваясь и принимая, в еще большей мере становятся личностями, образуя любящее единство. Этот диалог настолько труден и настолько взыскателен, что для его углубления и совершенствования требуется целая жизнь. Следовательно, как верно было сказано, для мужчины
женщина больше не женщина вообще, не космическое женское начало, не вечная женственность, а конкретное «ты», определить которое мне помогают ее качества, отличные от мужской человеческой природы. Так же происходит и с мужчиной для женщины. Всякое подчинение взаимно в том смысле, что свобода одного отдается другому. Каждому приходится преодолевать инстинкт обладания, замыкающий его в одиночестве и ведущий к смерти. Человек при таком способе существования, которое более не является господством, или презрением, а общением, оказывается и двойственным, и единым благодаря взаимному уважению, взаимным похвалам, взаимной нежности. «Мы носим эти сокровища в глиняных сосудах», но наши пути в ночи никогда не заставят нас забыть о проблеске зари, о пасхальной искре истинной любви [348].
Что большее и лучшее, чем мощная и справедливая идея личности, можно противопоставить дегуманизации человека самим человеком? Когда утверждается, что человек – это личность, что и женщины и мужчины – личности, мы можем ощутить себя обязанными относиться друг ко другу и к любому человеку как к личности. Агапа, являющаяся реальным обозначением самого Бога, действенно открывшаяся и актуализованная в явлении Христа, вошедшая во вселенную и в историю, может даже казаться возмутительной и безумной, тогда как на самом деле она есть сила и мудрость Бога, стремящаяся разжечь огонь на земле (Лк 12:49).
Ничто и никто не потушит этот пожар. Ибо агапа заведомо никогда не ослабеет. Вот почему идея личности, происходящая из плодоносного прошлого христианской веры, укрепившаяся, полная жизни и соединенная с идеей агапы, неуклонно устремляется в будущее.
Глава двенадцатая
«Межвременье». Феминизм, история и ответственность
Несколько лет назад радикальная феминистка Мэри Дейли с дерзкой уверенностью заявила:
История антифеминизма в иудео-христианском наследии уже рассказана; постыдные фрагменты из Ветхого и Нового Завета хорошо известны. Мне нет необходимости ссылаться на женоненавистничество Отцов Церкви, в частности на Тертуллиана, характеризовавшего женщин в выражениях типа «вы двери дьявола», или на Августина, считавшего, что женщина не создана по образу Божиему. Я также могу опустить ссылки на Фому Аквинского и его многочисленных комментаторов и учеников, называвших женщин «несостоявшимися мужчинами». Могу не вспоминать замечание Мартина Лютера, что Бог сотворил Адама господином всех живых созданий, но потом Ева всё испортила. Могу обойти молчанием тот факт, что Джон Нокс составил Первый трубный глас против чудовищного полчища женщин. В конце концов это старая история [349].
С тех пор как были написаны эти слова, много воды утекло под мостами научных дискуссий – но не впустую, если учесть, что были найдены новые пути в изучении Библии, а также зародились «феминистские», «женские», «гендерные» исследования. Эти дисциплины теперь переживают расцвет: умножаются «рабочие площадки» на международном уровне, растет число научных центров, кафедр, книг, книжных серий, словарей, журналов, специальных библиотек. Речь идет о таком всестороннем и глубоком развитии, что сейчас невозможно проследить за всеми публикациями, выходящими непрерывным потоком. Однако, подводя итоги, можно сказать, что иной раз появляется «беспорядочная продукция, которая по причине своей пристрастности и наличия лакун содержит лишь самые начальные результаты и затрудняет в дальнейшем формирование общей картины» [350].
Тем временем созрел и критический дух. Даже со стороны женщин послышались многочисленные предостережения относительно легковесных, непродуманных, фантастичных штудий и истерических псевдореконструкций. Исследовательница подобных проблем свидетельствует: «Поскольку женщины оказались лишены своей собственной истории, соблазнительно воссоздать такую историю в духе нынешних устремлений – именно этому посвящены некоторые книги, причем благие намерения их авторов не вызывают сомнений» [351].
Такой призыв нацелен не только на разрушение всё еще распространенного старого мифа, например того, что уже много лет назад Бахофен (Bachofen) назвал матриархатом. Напротив, подобные известные (или, если угодно, пресловутые)
