Нему ведет много путей, и, по крайней мере, столько же удаляет от Него. Есть еще мистический путь, например, путь людей, желающих идти по следам Бога, оставленным мистически настроенными писательницами. Эти необычные женщины как будто владели тайной слова, которое давало место Богу, и Он оказывался рядом с той женщиной, которая пишет, и с той, которая читает.
Значит ли это, что, Бог – это опыт женщин? А почему бы и нет? Благое древо узнается по плодам добрым. Надежда может быть вознаграждена, особенно если не пытаться из принципа захлопывать дверь перед носом мужчин. Одна феминистка написала, что типичный женский опыт сам по себе свойствен не исключительно женщинам: «Характерное свойство женщин – не исключать другого; так раскрывается один из смыслов бытия, который заключается в возможности быть другим, без разделений, как в отношениях женщины со своей матерью и с ее способностью быть матерью» [358].
Итак, существует феминизм, осознавший отличие женщин таким образом, что положил конец мужской односторонности мира. Но вместе с тем он «породил свободный смысл того, чем может стать женщина для самой себя в отношении с другими женщинами и мужчинами независимо от социальной принадлежности своей идентичности» [359].
Вот подтверждение того, что «власть в передаче веры», традиционно присущая женщинам, не уменьшилась и сегодня, если после рассмотрения вопроса, возможно ли сегодня сохранить «слово Божие», та же исследовательница-феминистка заключает: «Не знаю, что лучше – сохранять его или нет, – но у нас оно есть, и я не верю, что мы сможем обойтись без него, по многим причинам, среди которых – моя собственная мать. И поэтому я верю, что никто не лишит меня его смысловой силы и никто не ограничит его в том или ином отношении» [360].
Женская мистика могла бы стать «теологией», разумеется, не академической, и еще больше не официальной, но «теологией на родном языке», и это позволило бы ей освободиться от невозможного. «Родной язык» – это то, чему мы учимся, когда приходим в мир, чтобы прийти в мир и сделать так, чтобы мир пришел к нам, это «символическая матрица “новой твари”, и, когда пишут на нем, он становится “священным” писанием самого настоящего женского откровения Бога» [361].
Значит ли это, что женщины и матери спасли и продолжают спасать Бога? Кажется, от некоторых женщин-мистиков XIII в. мы восприняли «беременность Богом». Если, с одной стороны, утверждается, что мы должны предоставить пространство мужчинам, а с другой, выдвигается требование, значит, верно, что женщины должны «создавать и представлять человечество, которое знает, что главное – не то, что мы можем произвести и чем можем владеть, но только то, чего мы ждем и получаем» [362]?
Поэтому нужно говорить о «Боге женщин», чтобы продолжить обсуждение – цитируем далее – «специфической женской точки зрения: для нее должна быть сохранена свобода быть вне системы господства ради решительной асимметрии. Эта асимметрия ставит женщину в зависимость от того, чего ничто и никто не может сделать своим, изгоняет всякую иерархию и субординацию» [363].
Но не является ли «теология на родном языке» целиком и полностью «отрицательной теологией» или реальным бегством в иллюзорную мистику? И если Бог, который здесь подразумевается, не Бог-Отец, не Сын, не Святой Дух, но «нечто», которое, как говорится, ни то ни другое, то разве это христианский Бог, Бог «во» Иисусе Христе?
«Власть в передаче веры», традиционно присущая женщинам, по крайне мере в истории Запада, никогда не была лишена хотя бы косвенных жизненно необходимых контактов со Священным Писанием. Мы говорим о Нем, и, несомненно, еще и сегодня есть немало женщин и мужчин, собственной кровью свидетельствующих, что Он жив. Может произвести впечатление, но явно легковесно и ошибочно мнение такого рода: «Единственный неоспоримый факт состоит в том, что в противоположность тому, как поступают все люди, Иисус не воспринимал неосознанно и естественно ценности, на которых основывалась его культура, но усвоил ее корни, глубокие и тайные, и опрокинул их вверх дном, заявив, что теперь они бесполезны» [364].
Если говорить о культуре применительно к миру древних евреев, откуда происходил Иисус Назарянин и где Он трудился, то полезно уточнить, что Иисус не был ее прямым и полным отрицанием, а скорее ее самым прекрасным ее цветком и великим плодом, хотя и выходил за пределы ее канонов и ограничений. Верно, новизна того, что говорил и делал Иисус поражает, ведь Он словно покидал тот мир, который был его миром, но Он не порывал с ним и привел его к завершению, оставаясь в живой связи с этим миром (см. гл. 6–7). Иисус есть иудаизм, который превзошел себя самого.
Но если Он остался в одиночестве, трагическом одиночестве на кресте, как и в истории, которая за этим последовала, то духовный огонь, принесенный Им людям, провозглашенные Им смысл и ценность бытия женщин и мужчин оказались жизнеспособными. Здесь мы не будем обращаться к феномену святости, в частности женской, никогда не исчезавшей среди христианского народа: данная тема наряду со многими другими выходит за пределы проблематики, которую мы пытались осветить в этой книге. Сам факт, что по-прежнему живет волнующее, спорящее, всегда юное возвещение Евангелия Иисуса Назарянина, что живут «бунтарские воспоминания» о Нем и, самое главное, живет надежда, освобождающая и питающая миллионы женщин и мужчин, – всё это продолжает свидетельствовать в пользу «стимула Христа» (Э. Блох).
Иудеи рождаются от матери-иудейки. Мусульмане рождаются от отца-мусульманина. Лишь Тертуллиан, понял, что «fiunt, non nascuntur christiani», то есть христианами становятся, а не рождаются. Но это означает также, что христианство начинается снова с каждым младенцем, приходящим в этот мир, с каждым новым поколением, появляющимся в истории, когда в юном сердце расцветает вера, возникает потребность креститься и принимается образ жизни, который из этого следует. Вероятно, это можно выразить парадоксом: мы никогда не сможем считать себя полными «христианами».
Поэтому более нетерпимо (если когда-либо было терпимо), что сохраняются предрассудки, наносятся оскорбления и обиды людям, любому лицу, а значит, и женщине, которая вместе со своими сестрами составляет более половины людей на земле и на небе. Может быть, если посмотреть острым взглядом, окажется, что сегодня, самая насущная и драматическая антропологическая проблема уже не женоненавистничество, а дегуманизация человеческого существования как такового. Вот самое серьезное и имеющее самое далеко идущие последствия явление: фронт борьбы – не просто восстановление справедливого и плодотворного равновесия в отношениях полов, а сама сексуальная дифференциация, сведенная к «гендеру» или к более-менее случайным социокультурным условиям, находящимся под грубой и безграничной властью свободы (раздел 1.2).
Чем станет природа человеческой личности, в особенности своеобразие «женской» и
