Музыки замечательной. Музыки, в которую мы в течение всей
передачи продолжаем вникать. Есть вот этот факт. И именно о
нем мы и говорим. Конечно, он наполнен очень многим изнутри
и личным. Но здесь я все-таки бы не ограничивался … и
внутренней биографией. У человека есть метафизическая
биография. И она и была… И вот, не зря, Игорь, вы сказали, что и
тó, и тó. И изначальное трагическое ощущение мира, и еще
которое было подтверждено и биографией, и ощущением
собственной жизни.
Парин. Я думаю, что нам самое время послушать фрагмент, еще
один фрагмент из сцены из «Фауста» Гете, «Песенок
Маргариты» Александра Локшина. Музыки, которую мы можем
назвать гениальной.
(следует музыкальный отрывок)
<…>
XX
Разговоры с Бунтманом
Передача потрясла меня. Я не спал три ночи. У меня подскочило
давление. Впрочем, я человек вполне здоровый. А у моей матери
был инсульт годичной давности.
И Карпинский знал об этом. Понимал ли он, что находился в двух
шагах от убийства и только случайно промахнулся?
Что касается Бунтмана, то он мог об инсульте и не знать. А мог и
знать – ведь его первая жена, Надя, – бывшая аспирантка моей
матери. Я позвонил Наде и сказал:
– Ваш Сережа сошел с ума.
Она ответила:
– Не я была музой этой передачи. Главное – это здоровье
Татьяны Борисовны. Ни в коем случае ничего ей не
рассказывайте!
Тогда я начал звонить на «Эхо Москвы» и оставлять свой
телефон, в надежде, что Бунтман мне перезвонит. Но ничего
подобного не происходило. Домашнего его телефона у меня не
было. Я понял, что, действуя таким образом, ничего не добьюсь.
Тогда я позвонил его матери, Елене Петровне, и сказал робким
просительным голосом:
– У меня нет к Сереже никаких злых чувств и я у него ничего не
прошу. Мне только нужно кое-что ему рассказать и мне нужно,
чтобы он приехал ко мне домой. Пусть он не боится, что разговор
будет на повышенных тонах.
И я оставил свой телефон.
Через два часа Бунтман позвонил и сказал красивым
убедительным голосом:
– Я очень люблю музыку вашего отца. Когда мне только
приоткрылась музыка Локшина, я сразу же стал вслушиваться в
нее со страхом и восторгом. Слушая эту музыку, одновременно
оказываешься во всех точках пространства трагедии…
Я попробовал перебить его:
– Но…
– Но, – продолжал Бунтман, – когда я сказал у нас на «Эхе», что
собираюсь сделать передачу о вашем отце, тут поднялось такое
фырканье! Вы же знаете нашу интеллигенцию.
Определенно, он давал мне понять, что совершил благодеяние.
Видимо, он считал меня еще бóльшим идиотом, чем я есть на
самом деле. И все же он пообещал приехать ко мне для разговора.
Перед тем как приехать, он должен был еще раз позвонить.
И вот, спустя три дня, раздался второй звонок.
– Вы знаете, Саша, сегодня я не смогу к вам приехать. Вы просто
не представляете, как я загружен. Приезжайте лучше вы к нам на
«Эхо». Мы спокойно там устроимся, поговорим у меня в
кабинете, – сказал Бунтман.
– Ну, раз вы сегодня не можете, давайте отложим, – сказал я.
– Ну зачем же откладывать. Хотелось бы поскорее.
Тут я наконец обнаружил свою истинную сущность.
– Понимаете, Сережа, – сказал я, – вы ведь оскорбили меня. Я
просто не могу к вам приехать.
– Ах, вот оно что, – сказал Бунтман красивым
многозначительным голосом, впервые понимая, с каким, в
сущности, подонком имеет дело. – А скажите, Саша, вы сами
слышали передачу или вам кто-то о ней рассказывал?
– Не только слышал, но и записал. Потом распечатал и всем
раздаю, – сказал я.
Мне показалось, что Бунтман чем-то недоволен.
– Ну, тогда суд, – сказал он.
– Пожалуйста, – сказал я.
– Ах, так вы хотите суд! – воскликнул он.
– Сережа, вы же сами сказали про суд, – ответил я.
О том, что произошло дальше, знаем только я да он. Ну,
возможно, еще несколько близких нам людей.
Потом моя мать, Татьяна Борисовна, ездила к его матери, Елене
Петровне, замечательной доброй женщине, тоже больной, и они
вместе, кажется, плакали. При расставании Елена Петровна
сказала моей матери:
– Танечка, зачем ты всему этому придаешь какое-то значение?
Подумаешь, прозвучало по радио – на следующий день все
забыли. А если – суд, у Сережи на работе могут быть
неприятности…*
XXI
Мое недоумение
Надо сказать, что самого Сергея Бунтмана я никогда раньше не
видел. Когда-то, давным-давно, был он у нас дома, а я как раз
куда-то отлучился.
И тут, спустя пару месяцев после всех этих событий и
разговоров, случился у «Эха» юбилей, который показали по
телевизору. И Бунтмана там тоже много показывали. Все-таки не
последний человек на «Эхе», как-никак.
Я очень внимательно его разглядывал. И показался он мне
довольно-таки добрым и симпатичным.
Так я и остался в недоумении: кто вы, господин Бунтман? Вы
сами это знаете?
* Суд не состоялся, т.к. выяснилось, что у нас свобода слова и ничего
особенного в передаче произнесено не было; см. Приложение 4.
XXII
Последствия передачи
Последствия передачи были не только разрушительные, но и
неожиданные. Некоторые знакомые стали опасливо сторониться.
Телефон вообще замолчал на две недели. На работе участливо
осведомлялись, как я себя чувствую.
– Хорошо, – отвечал я.
– Хорошо, да?!
Сжалился над нами только Артем Варгафтик из того же «Эха».
Он заступился за моего отца, поскольку по молодости лет не
знал, какая это страшная сила – общественное мнение, и как
опасно с этим мнением спорить.
И вот, мое печальное повествование почти что подошло к своему
концу. Но мне нужно еще рассказать об одном важном событии.
XXIII
Разговор с С.С. Виленским
В конце 2000-го года, уже после бунтмановской передачи, у
меня был разговор с Семеном Самуиловичем Виленским,
председателем историко-литературного общества
«Возвращение», которое объединяет бывших узников ГУЛАГа и
нацистских концлагерей. (Сам С.С. Виленский прошел
Колымские лагеря.) За меня и моего умершего отца ему
поручился один человек очень высоких личных качеств, тоже
бывший репрессированный. Поэтому С.С. Виленский
разговаривал со мной без тени подозрения в мой адрес и обещал
подумать, как можно вернуть моему отцу доброе имя. При этом
он заметил, что в системе НКВД-КГБ существовали специальные
отделы дезинформации, и это обстоятельство могло сильно
затруднить расследование.
Тогда я не предполагал, что пройдет полтора года и С.С.
Виленский, разобравшись в истории моего отца, преодолеет
совершенно невероятные препятствия и добьется исполнения
отцовского Реквиема на IV конференции «Сопротивление в
ГУЛАГе». Но до этого концерта, состоявшегося 29 мая 2002-го
года под управлением Рудольфа Баршая, еще надо было дожить.
XXIV
История «Маргариты»
А теперь я хочу сказать два слова о том, как возникли «Песенки
Маргариты».
Как-то раз весной, страдая от бессонницы, мой отец вышел
прогуляться. Было раннее утро, и улица была пустынна. Тут он
увидел молодую пьяную женщину совершенно исключительной
красоты, которая в разорванном платье шла ему навстречу. Его
поразило выражение смеси отчаяния и отрешенности на ее лице.
Когда он вернулся домой, то открыл первую часть «Фауста» в
пастернаковском переводе и начал читать. Он так и не смог
оторваться, пока не дочитал до конца.
А потом сел сочинять свою «Маргариту».
Кстати, эту семейную историю Карпинскому тоже рассказывали.
Сочиняя, отец так сильно концентрировался, что казалось, будто
вся комната пронизана магнитными силовыми линиями. Мне в
этой комнате ни над чем сосредоточиться уже не удавалось.
Время от времени он начинал сражаться с пастернаковскими
текстами, если они не соответствовали его музыкальным
требованиям. Бывало, что и меня звал себе на помощь.
И если получалось так, как ему было надо, радовался.
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Т. Б. Алисова-Локшина Арест и освобождение Алика
Вольпина
Александр Сергеевич Есенин-Вольпин, математик, поэт и
правозащитник, для меня всегда был и останется Аликом
Вольпиным, с которым я познакомилась в Ашхабаде, куда были
эвакуированы во время войны некоторые факультеты
Московского университета. Потом, уже в Москве, он часто бывал
у нас дома, и мы с ним много гуляли по Тверскому бульвару. Он
пытался мне объяснять принципы квантовой механики и теории
относительности (по правде говоря, это было не по адресу), читал
