с несчастным видом, пытаясь одновременно успокоить Кинану и загладить впечатление от её слов перед Арсиноей. Диена вновь поручила подопечной столь ненавистное той счетоводство, но комнату отвела уединённую и совсем не придиралась к работе. Царицу это вполне устраивало.
Белена она повстречала после полудня, направляясь из обеденного зала в рабочую комнату. Счастливая видеть не такого уж старого, но ставшего очень близким знакомого, царица тепло приветствовала келенфиянина.
– Здравствуй, царица, – улыбнулся Белен. Шрам от гисерской ромфеи алел на его широком лбу, но до кинаниного «украшения» ему, конечно, было далеко. – Я уж думал не встретимся, хотел с тобой попрощаться.
– Попрощаться? Ты уезжаешь?
– На место новой службы, – келенфиянин криво усмехнулся. – За мои подвиги меня пожаловали чином синтагмата... Архиг-синтагмата Эгоры.
– Ссылка... – выдохнула царица.
– Получается, что так.
– А ведь я тебя предупреждала... Не стоило тебе делать меня командиром.
– Я всё равно бы это сделал, даже если бы меня казнили. Ладно хоть так.
– И ты поедешь в Эгору? Или вернёшься на Келенф? – голос царицы невольно дрогнул.
– Что мне там делать, на Келенфе? Погляди на это с другой стороны: жалование у синтагмата хорошее, а служба будет спокойная, после твоих подвигов гисеры ещё лет пять на Герию ходить зарекутся. Места там красивые, охота хорошая, в Эгоре меня знают, – келенфиянин весело усмехнулся, – мёд вкусный. Не жизнь – сказка.
– Да уж, сказка...
– Ну, я пытаюсь во всём видеть хорошее, – рассмеялся Белен. – На Келенфе у меня и того не было.
– Мне жаль, что так вышло, Белен. Так и получается: всем, кого касаюсь, я приношу несчастья.
– Моя голова могла болтаться на гисерской лошади, так что вышло всё не так плохо. Не надо себя корить, царица, я рад, что бился вместе с тобой и не стыжусь ничего, мною сделанного. Ну и не одни несчастья ты приносишь: полюбуйся на Аркиппа.
– А что с ним? Мы так и не виделись с приезда.
– О, он сейчас в милости, царица-мать ему, отчего-то, очень доверяет. Тагмат, золотом не обидели, ждёт новых поручений. Мы с ним сегодня встречаемся у «Белого барана», хочу хоть напиться перед отъездом.
– Жаль меня к вам не отпустят. Передавай ему мой привет.
– Непременно, царица. И вот ещё что... Я слышал, здесь Селея и у тебя с ней какое-то дело вышло. Будь с ней поосторожней, ладно.
– Ты её знаешь?
– Дочь моего царя? Конечно, наслышан. У неё мужской характер и она всегда добивается, чего хочет, ещё в юности такой была. Ты бы видела, как она на себе Деидама Сапиенского женила, его в молодости прекраснейшим из царей называли. У бедняги не было ни лазейки, – келенфиянин коротко хохотнул. – Потом она, конечно, разочаровалась, потому как кроме внешности у Деидама ничего царственного не имелось, но ничуть не расстроилась и стала править за мужа. Тот ей и слова поперёк не скажет.
– Младшенькая сестра, видно, в неё пошла. Тоже своего не упустит
– Талая? Нет, что ты, Талая – обыкновенная царская дочка, до Селеи ей далеко.
– Отличная рекомендация, – усмехнулась Кинана. – Ладно, буду глядеть в оба.
– Уж пожалуйста. Выжив в Эгоре, сложить голову в Ордее глупо. Что ж, мне пора, прощай царица.
– Прощай, Белен, – девушка с трудом сдержала навернувшуюся слезу. – Ещё увидимся.
– Твои слова, да богам на колени, – по-герийски, трижды ударив кулаком по груди, Белен вышел на двор и только тогда Кинана позволила себе заплакать.
***
Долгий день, ещё один долгий день. Усталая царица вошла в свои покои на женской половине и с наслаждением избавилась от надоевших сандалий и хитона. Ночь – единственное время, когда пленница может получить хоть немного свободы, пусть на окнах и решётка – узорная, красивая, как и положено прутьям золотой клетки. Ночь – это свобода. Главное, чтобы Аминте не пришло в голову именно сегодня вспомнить о супружеских обязанностях. Хотя, вряд ли – шрам пока выглядит достаточно отталкивающе.
Тщательно вымывшись в нагретой слугами воде, Кинана насухо вытерлась чистым полотном и, завернувшись в него, подошла к окну. Середина осени. Ещё не очень холодно, но уже ударили первые заморозки, и эконом со дня на день затянет окна на зиму бычьим пузырём, превратив дворцовые помещения в подобие глухих коробок с едва пробивающимся сквозь мутную плёнку светом. Скоро затянет, но пока можно стоять у окна, ёжась от вечернего холодка, и смотреть на колышущиеся в темноте ветви. Был бы здесь Темен, непременно отругал бы – после омовения, в тонком полотне, босая, на холоде – но Темена здесь не было, а Кинана любила холод. Северянка она, в конце концов, или кто?
Впрочем, долго стоять ни к чему. Во-первых, Темен прав, и с грудной хворью не шутят, а во-вторых, надо спать. День был длинный, а назавтра муж затеял конную прогулку, и Кинана, неожиданно для всех, согласилась участвовать, лишь бы хоть как-то отвлечься от надоевшего счетоводства. Жаровня натоплена, всё хорошо, можно спать и видеть сны о том, что могло бы случиться, но теперь существует лишь в мире грёз.
Скинув полотно на пол, Кинана взяла со столика у изголовья пару сушёных смокв и протянула руку к кувшину с водой...
Вспышка бьёт по глазам, отдаваясь болью в голове... «Сталь, слёзы и решение...» Закутанная в погребальный саван женщина с лицом Кинаны стоит у двери склепа, глядя на разгорающееся пламя костра… «Кровь, боль и решение...» Пылают дома, плачет ребёнок, удушающий дым поднимается к небу… «Страх, ненависть и решение…»
Медленным движением, точно касаясь змеи, девушка взяла в руку кувшин.
***
Весть о внезапной болезни царицы распространилась со скоростью лесного пожара, и вскоре царское подворье заполнилось людьми, желающими узнать, что произошло с возлюбленной повелительницей. По всей Ордее глашатаи призывали народ к спокойствию, заверяя взволнованных горожан, что призваны лучшие врачи и есть все надежды на скорое исцеление. Во всех храмах с утра до вечера курился дым жертвенных костров, окружённых молящими о здоровье госпожи. Пошли разговоры о скором проведении торжественной процессии во имя Даяры и её мужа Урвоса Подземного.
Бледная, с посиневшими губами, Кинана лежала в жарко натопленных, из-за постоянного озноба больной, покоях. С самого раннего утра к её ложу началось самое настоящее паломничество. Пришёл Аминта, трогательно ухаживавший за больной женой и даже собственноручно напоивший
