лучших чувствах. Словом, и автор, и слушатели были хорошо
подготовлены.
Быть может, только при высокой температуре чувства выявляют
свою сущность. Крайности приводят к откровениям. Психологи
утверждают, что душа человеческая в моменты крайнего
нервного напряжения обладает способностью проникновения,
граничащего с ясновидением. Если не ошибаюсь, то то же и в
физике: предметы под сильным давлением начинают светиться,
при сильном нагревании меняют свою молекулярную структуру.
Так же и в области человеческих отношений: только в периоды
больших общественных или личных потрясений обнажается
сущность человека, до тех пор скрытая за толстым слоем
благополучия. Одним словом, если вы хотите испытать истину,
то заставьте ее покувыркаться на краю пропасти. Может быть,
такое отношение к материалу и спасло меня на этот раз. 22
апреля состоялось первое исполнение в Лен<инградской>
филармонии. Соллертинский произнес страстный вступительный
монолог. Исполняли: Мравинский, Вержбицкая, большой состав
оркестра с арфой и челестой. Впервые сочинял я музыку, ни с
кем не советуясь, никому не показывая, не имея даже никакой
моральной поддержки. Я поступал как дикарь, как наивный
первобытный мистик: вопрошая портрет моего учителя (помните,
когда-то Вы подарили мне его), когда меня одолевали сомнения,
и портрет очень чутко реагировал, иногда хмурился, иногда
улыбался. Важно было не чувствовать себя одиноким. Возможно,
это просто особенность лица, снятого en face: где бы вы ни
находились, вам кажется, что глаза портрета устремлены на вас.
С трепетом душевным пришел я на первую репетицию,
вооружившись большим красным карандашом, предчувствуя
неизбежные изменения в партитуре. Но карандаш оказался
ненужным. Ни одна нота не была изменена.
Вам я обязан всем. Я позволяю себе не благодарить Вас только
потому, что хочу эту благодарность носить всегда с собой.
Я очень хотел бы вернуться в Москву с тем чтобы заниматься у
Вас в аспирантуре на фортепианном факультете, но до сих пор я
вынужден был отвергнуть все варианты самостоятельного
возвращения. Причина простая: я не хочу возвращаться с черного
хода. Приехать без приглашения, без вызова из Консерватории
или ССК и затем молить уважаемых руководящих товарищей о
предоставлении мне минимальных условий для существования, -
это выше моих скромных жизненных возможностей, тем более,
если принять во внимание то, что в настоящее время грелка
играет существеннейшую роль в моей духовной и физической
жизни, то становится ясным, что я вынужден был бы просить
целый ряд бытовых благ, что для человека, приехавшего без
приглашения, равносильно напрашиванию на целый ряд
оскорблений. Ведь меня в Москве знают лишь как студента со
скандальной репутацией.
Есть два выхода. Ждать, когда Консерватория вспомнит обо мне
и вызовет меня для сдачи государственных экзаменов. Но два
года, дарованные мне для осознания своих ошибок, уже прошли,
а Консерватория все еще молчит. Мало того, Директор
Консерватории даже не удостоил меня ответом на мои два
письма, в которых я извещал его о своей готовности предстать
пред грозными очами своих инквизиторов. В этот выход я почти
не верю. Другой выход – это поездка в Москву с Мравинским, он
собирается поставить там «Жди меня». Быть может, тогда я смог
бы получить диплом и поступить в аспирантуру.
Что будет дальше - не знаю. Жизнь раскрыла пасть и смердит
отчаянно. Правда, если придерживаться мудрого изречения
Протагора, утверждавшего, что «человек есть мера всех вещей»,
и признать, согласно этому тезису, за эталон, например,
Мурадели или Хренникова, то можно придти к выводу, что жизнь
прекрасна, что жить стоит и чем больше – тем лучше. Простите
меня за многословие. После двухгодичного молчания я чувствую
себя способным говорить целый световой год без антрактов.
Питаю надежду получить от Вас несколько строк. Сейчас два
слова, написанных Вами, были бы для меня ценнее девяти
симфоний Бетховена.
Ваш верный ученик
А. Локшин
Только что узнал о награждении Вас орденом. Поздравляю Вас
от всей души.
Новосибирск, з-д им. Чкалова, Соцгород, каменный дом 6, кв. 16*
* Оригинал в РГАЛИ, ф. 2040, оп. 2, ед. хр. 176, л. 1-2.
ПРИЛОЖЕНИЕ 3
Отрывок из статьи Апостолова
Ниже я привожу отрывок из статьи Апостолова «О некоторых принципах музыкальной
критики» (Сов. музыка, 1949, № 8, с.11-12). Его пространная статья направлена в первую
очередь против моего отца (хотя этот факт и не сразу бросается в глаза). Мне хочется
обратить внимание читателя на очень интересное употребление слова «ложный» (дважды
встречающегося в приводимом мною отрывке). Похоже, что этот эпитет представляет
собой знак, которым помечают чужого. Спустя три месяца после опубликования статьи
Апостолова этим же термином – уничтожая Локшина – воспользуется Хренников на
Третьем композиторском пленуме.
Необычайно интересно также употребление Павлом Апостоловым слов «грехи» и
«индульгенция» применительно к моему отцу. Все это, безусловно, материал для
лингвиста и психолога.
« <…> Небезинтересно привести и другой пример: обсуждение на
собрании той же секции* «Алтайской сюиты» для симфонического
оркестра композитора А. Локшина. Казалось бы, программный замысел,
навеянный народным эпосом о битвах и богатырских подвигах, должен
был вдохновить композитора на создание яркого монументального
произведения в мужественном характере «былинного» повествования.
Но композитор решил задачу совсем в ином, искусственно надуманном
плане. Сюита состоит из шести оркестровых миниатюр общей
длительностью не более 20 минут. Неоправданный миниатюризм,
противоречащий эпическому сюжету, фрагментарность формы,
модернистический язык, копирующий красочную звукопись
импрессионистов – все это свидетельствовало о явном разрыве между
* Имеется в виду секция симфонической и камерной музыки в Союзе
композиторов.
народно-эпическим сюжетом и его музыкальным воплощением. Сама
программность оказалась претворенной весьма условно. Цельная
фабула распалась на отдельные, по существу, бессюжетные картинки-
кадры.
Изломанные интонационные ходы, нагромождение пряных
диссонансов, вычурность и искусственность образов, всё это, казалось
бы, с полной очевидностью говорило об ошибочном художественном
замысле автора, о ложном стремлении решить народно-эпическую тему
в экзотическом, эстетски-импрессионистском плане. Слушатели сюиты
были явно озадачены, и автор вынужден был проиграть произведение
вторично.
Итак, А. Локшин не сумел решить взятую им народную тему в духе
социалистического реализма. Автор выступил не как воинствующий
публицист, проповедующий художественными средствами
прогрессивную идею народности, но как эстет, любующийся
«экзотической оригинальностью» фольклорных образцов.
Однако обмен мнений о сюите, игнорируя принципиальную постановку
вопроса, показал слабость нашей критики и дезориентировал
заблуждающегося композитора. Аполитичность, теоретическая
беспомощность, формально-эстетский подход проявились в ряде
выступлений. Композитору приписывались «тонкий вкус»,
«влюбленность в звуки» и «необычайная талантливость».
Восторженным перечислением этих личных качеств автора
выступавшие товарищи подменили научно-эстетический анализ
программного содержания и его музыкального воплощения.
Врожденная талантливость как бы окупала все грехи автора; ему все
прощалось во имя этого завидного качества, превращающегося в некую
индульгенцию.
Ссылки на талантливость того или иного автора, уводящие от
конкретного анализа его музыки, довольно часты в музыкальной среде.
Но что такое талантливость? Может ли быть талантливым
произведение, в котором нарушен основной закон музыкально-
прекрасного: отсутствует «полное согласие идей и формы»
(Чернышевский)? Добролюбов определял талант, как «умение
чувствовать и изображать жизненную правду явлений». Товарищ
Жданов говорил, что «...народ оценивает талантливость музыкального
произведения тем, насколько оно глубоко отображает дух нашей эпохи,
дух нашего народа, насколько оно доходчиво до широких масс...
Музыкальное произведение тем гениальнее, чем оно содержательней и
глубже, чем оно выше по мастерству, чем большим количеством
людей оно признается, чем большее количество людей оно способно
