(Сов. музыка, 1949, №12, с.50).
«<…>Теперь я хочу сказать несколько слов о докладе Тихона
Николаевича. Я сомневаюсь, что<бы> кто-нибудь из нас хотел
попасть в положение Тихона Николаевича Хренникова. Читать
подобный доклад, содержащий калькуляцию ценностей,
предлагавшихся на Пленуме, это – страшно трудно. Кроме того,
тут, действительно, полного согласия никогда не может быть. На
каком-нибудь сочинении могут тогда разойтись суждения, и не
стоит тогда придираться по тем характеристикам, которые
показались недостаточно <сходящимися> с твоим мнением.
Но, все-таки, я хотел бы коснуться некоторых моментов в этом
докладе. Я считаю очень рискованным такое покаянное
упоминание об ошибках Секретариата. До меня тов. Анисимов, в
сущности, коснулся уже этого вопроса. Такого рода упоминания
об ошибках сейчас же наводят на мысль. Если по ошибке
пропустили такие-то не очень удачные вещи, то, может быть,
большое количество вещей не допустили на Пленум, которые
нисколько не хуже, а может быть, и лучше показанных. И я
считаю, что, может быть, было бы справедливо, чтоб если были
на просмотре в Секретариате такие хорошие вещи, которые по
тем или иным причинам не оказалось возможным показать на
Пленуме, то о них следовало упомянуть в докладе. Ведь это
гордость, что были еще хорошие произведения, в которых были
такие-то достоинства. Но то же самое, говоря о вещах, которые
не оправдали себя в концертном показе, непременно следовало
упомянуть о достоинствах, из-за которых эти вещи были приняты
и пропущены. НЕЛЬЗЯ ЖЕ ИЗОБРАЖАТЬ СЕБЯ
НЕПОМНЯЩИМИ ЛЮДЬМИ. ВЫ СЛУШАЛИ ВЕЩИ, ВЫ ИХ
ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО. ТАК ВЫ ИХ ЗА
ЧТО-НИБУДЬ ДА ХВАЛИЛИ!
Значит, в них есть высокое качество. Не может быть, чтобы в них
не было их качеств. И это, несомненно, так и есть. Я в данном
случае говорю о кантате Локшина. Можно иметь какое угодно
суждение о ней. НО ЕЕ ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ, КОГДА ОНА БЫЛА
ПОКАЗАНА В СЕКРЕТАРИАТЕ. Предположим, что после этого
она бы с треском провалилась, освистана была всем собранием. И
то, в сущности, вы должны были бы искать причины этому – а
может быть, ее еще раз исполнить, тем более, что исполнена она
была совершенно неудовлетворительно и показана в
неблагоприятных условиях. Но она вовсе не была освистана. Она
очень многим понравилась. Я не хочу сказать, что это и было,
может быть, лучшее произведение, которое вы недооценили.
Совсем нет. Но в нем есть отличные качества – хорошие темы.
Тематически материал является очень хорошим по качеству.
Полифоническое мастерство тоже есть. Может быть, там есть
просчеты в оркестровке. Но ведь вы слушали с партитурой. Люди
слушали, видели, что там есть недоработки, могли посоветовать
что-нибудь.
Должен сказать, что я Локшина видел всего два раза в жизни и
слышал, что он человек высоко талантливый и отнюдь не слабый
в оркестровке. Какие-то были недостатки, но были и большие
достоинства. Мне кажется, что справедливо было <бы> отметить
и недостатки, и достоинства, а не так жестко* характеризовать
вещь, точно, ей Богу, композитор ввел в невыгодную сделку
Секретариат. Секретариат оказался виновным в том, что он
пропустил такую-то вещь! Вы вещь слушали, одобрили, в ней
были достоинства и недостатки, следовало отметить и то, и
другое. Иначе это несправедливо.
Я представляю себе - сам я написал какую-то вещь, мне после
этого опыта неудобно ее показывать в Секретариате. Если меня
побранят – пожалуйста, если похвалят – приятно, но ЕСЛИ
ПОХВАЛЯТ, А ПОТОМ ПУБЛИЧНО ЗАЯВЯТ, ЧТО ЭТА ВЕЩЬ
НЕ ТОЛЬКО ПЛОХАЯ, НО ЧТО ЭТО СТРАШНАЯ ОШИБКА,
ЧТО ЕЕ ПРОПУСТИЛИ – ЭТО, ПРОСТИТЕ, НЕ
ТОВАРИЩЕСКИЙ ПОДХОД. МНЕ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК
ЗАЯВИЛИ, ЧТО ПОСЛЕ ЭТОГО ОНИ НЕ ЗАХОТЯТ
ПОКАЗЫВАТЬ СВОИ ВЕЩИ.
Вот, в сущности, то, что я хотел сказать. Уже достаточно было
сказано, что мы не можем освоить всех проблем, и я не берусь
этого делать». (Аплодисменты).
В отчете о пленуме (Сов. музыка, 1950, №1, с. 49-50) дается
только краткий пересказ выступления Гнесина, причем делается
редакционная приписка: «Однако попытка <предпринятая
*Я цитирую текст стенограммы, в который были внесены правки рукой
М.Ф. Гнесина (РГАЛИ, ф. 2077, оп.I, ед. хр.329(1), л.59-62). До внесения
правки вместо «жестко» было «жестоко» (РГАЛИ, ф. 2077, оп.I, ед. хр.
327, л. 59-62).
Гнесиным> защитить от критики это неудачное произведение
<«Приветственную кантату» Локшина> оказалась в целом
малоубедительной».
На мой же взгляд, именно бесстрашное выступление Гнесина, не
побоявшегося столкнуть Хренникова с самим собой, уберегло
моего отца от самых скверных последствий, которые могло иметь
хренниковское политическое обвинение.
Далее, сопоставляя выступления Хренникова и Гнесина, нельзя
не придти к выводу, что Хренников взялся за уничтожение
Локшина не по своей воле. Видимо, из каких-то сфер (из
«органов» или из ЦК) поступил приказ и Хренников вынужден
был его выполнять. Но что явилось причиной такого приказа?
Думаю, что не только государственный антисемитизм или борьба
честолюбий. Уверен, что столкновение моего отца с «органами»,
произошедшее незадолго до пленума, сыграло решающую роль.
Уж слишком силен был удар по «Приветственной кантате» на
относительно миролюбивом пленуме и в слишком уж глупое
положение неожиданно был поставлен весь Секретариат.
Теперь – о последствиях. Конечно, заступничество Гнесина
принесло свои плоды. Хотя в Резолюции пленума
«Приветственная кантата» осуждается еще два раза (!), но уже
заодно с сочинением другого автора (Левитина), тон осуждения
мягче и, что самое главное, нет политических обвинений*. Затем
Мариан Коваль продолжает добивать сочинение моего отца,
* Сов. музыка, 1950, №1, с.55.
имитируя профессиональный анализ:** «Петь кантату А. Локшина
мучительно трудно. Хор в напряженном регистре,
маловыразительный по мелодии, выпевает нехудожественный
текст. Композитор сосредоточил свои помыслы на внешней
помпезности, без глубокого ощущения полнокровных народных
чувств, обращенных к Сталину». Политические претензии плавно
трансформируются в профессиональные. Система отползает,
обдумывая, что ей делать с Локшиным дальше…
Теперь, по заведенному обычаю, Локшину следовало каяться.
Однако мой отец не каялся*. И после того как Т. Ливанова сочла
необходимым обругать его еще раз за все ту же «Приветственную
кантату»**, упоминания о нем в «Советской музыке» надолго
исчезают. Сочинения его отклоняются, и даже временную работу
в Москве не удается найти, приходится ехать в Ленинград***. Там
моему отцу по рекомендации Р.С. Бунина удалось получить
временную редакторскую работу. (Спустя примерно два года
двоюродная сестра моего отца Х.А. Локшина и ее муж Э.П.
Гарин познакомили его с известными режиссерами того времени
** Сов. музыка, 1950, №1, с.8.
* Я утверждаю это потому, что отчеты о покаяниях регулярно
публиковались в «Советской музыке». Что́ значило не каяться в
сталинские времена, я думаю, объяснять не надо.
** Сов. музыка, 1950, №3, с.15.
*** См. сборник «О композиторе Александре Локшине», М., 1998, с. 72-
73, где цитируется письмо М.В. Юдиной от 29 августа 1950 г.
Интересное свидетельство о том, какое участие принимал мой отец в
музыкальной жизни того времени, содержится в эссе Л.С. Рудневой «О
доверии Дмитрия Шостаковича и Капричос, разыгранных его
«ответственными» коллегами в достопамятном 1951 году…»
(Академические тетради, 1997, вып. 3, с. 154-156).
– Завадским, Кулиджановым, Сегелем, Згуриди, Карменом.
Сочиняя музыку к их фильмам и спектаклям, мой отец мог
содержать семью.)
* * *
Наконец, я хочу сказать одну простую вещь. То, что против
моего отца была выставлена когорта: Апостолов, Хренников,
Коваль, Ливанова – само по себе решает «проблему». Ведь их
статьи были напечатаны не до, а вскоре после ареста Вольпина. И
на пленуме Хренников предъявил политическое обвинение
только Локшину и больше никому – фактически именно мой
отец был избран в качестве основного антигероя в
пропагандистской музыкальной кампании 49-го года. Дальше
можно ни о чем не говорить.
Как же вьшло, что в своей предыдущей повести об отце я не
упомянул об этой истории, случившейся на Третьем пленуме и
столь недвусмысленно оправдывающей отца, являющейся
долгожданным алиби? Ответ очень прост. Отец ничего мне об
этом не рассказывал. Он возвышался над сплетней и не простил
