крайне истощен, а после операции настолько ослаб, что в течение
нескольких суток буквально не мог пошевелиться. Это и спасло
его – послеоперационные швы успели срастись. Физически
намного более крепкий военный, которого оперировал тот же
хирург и тоже по поводу язвы желудка, умер на соседней койке
(на глазах у моего отца), так как не смог нужное время лежать
неподвижно и послеоперационные швы разошлись.
15 июня 48-го года отца выписали из больницы, а 26 августа –
уволили из Консерватории в ходе кампании по борьбе с
формализмом; ему снова припомнили его несостоявшуюся
дипломную работу «Цветы зла» на стихи Бодлера, из-за которой
его уже отчисляли с пятого курса Консерватории в мае 41-го
года*. Наверняка сыграл свою роль и «пятый пункт», борьба с
космополитизмом уже начиналась.
Теперь перейду к событиям иного рода.
21 июля 1949-го года в Черновцах «органы» арестовали А.С.
Есенина-Вольпина*, который был к моменту своего ареста знаком
с моим отцом примерно в течение двух месяцев.
После ареста Вольпина отец вычислил стукача в своем
ближайшем окружении, и в беседе с ним с глазу на глаз
неосторожно вывел его на чистую воду, заставил признаться.
Стукач потребовал от отца молчания, угрожая, в случае
невыполнения своего требования, пересажать всю отцовскую
семью. Свои угрозы стукач сопроводил словами: «Я не человек, я
труп». Все это я узнал от своего отца, когда мне было 15 лет.
Имени стукача отец никогда не называл мне, вероятно, опасаясь
за меня. У меня есть основания полагать, что это столкновение
произошло не позднее середины сентября 49 г. (См. Приложение
1, письмо моего отца И.Л. Кушнеровой от 19 сентября 49 г.)
Судя по всему, столкновение отца со стукачом не обошлось без
последствий. Об этом свидетельствует другое письмо моего отца,
которое он написал И.Л. Кушнеровой спустя два месяца – 19
ноября 1949-го года. Я процитирую здесь это письмо почти
целиком, сохраняя орфографию и пунктуацию:
* См. интервью с И.А. Барсовой в сборнике «Оркестр»; М., 2002, с. 17.
* См. Есенин-Вольпин А.С. Избранное. М., 1999, с.9.
«Внешне дела у меня без видимых изменений. Внутренне же
повидимому должно уже что то сдвинуться с места, хотя я сам
это ещё не ощутил. Вероятно в понедельник я впервые услышу
хоровую репетицию. Оркестровые назначены на 27 ноября.
Первое (и вероятно последнее) исполнение назначено на 30
ноября. Дирижер Гаук, солисты Янко и Лисициан. Впрочем
солисты под сомнением, я их еще не видел.
Состояние у меня по-прежнему скверное, даже еще хуже.
Есть у меня предчувствие, что я на грани и если в ближайшие
дни ее благополучно миную, то буду с тобой, если же
...
нет, то прощай навеки. У меня так называемый распад нервных
тканей (клеток) Молись за меня. Быть может выживу. »*
Уверен, что выделенные мною строки письма написаны
эзоповым языком и повествуют не о послеоперационном
осложнении, а об ожидании ареста в ближайшие дни. (В
сталинские времена было бы безумием писать об этом прямо.)
Моя уверенность основана на том, что ни в предыдущем письме к
И.Л. Кушнеровой (от 14 ноября 49 г.), ни в последующем (от 24
ноября 49 г.) отец не пишет о своем здоровье ни слова.
Впоследствии И.Л. Кушнерова согласилась с моей
интерпретацией процитированного письма. Она вспомнила, что
когда получила его, сразу подумала, что мой отец боится ареста.
* * *
С.С. Виленский так комментировал мне это письмо:
«Вашему
отцу, видимо, предлагали сотрудничать, причем он интересовал
«органы» как человек, вокруг которого собиралось
интеллектуальное общество. Однако он, человек независимый и
гордый, отказался, да так, что они почувствовали себя
уязвленными, оскорбленными. То, что впоследствии по делу Веры
Ивановны Прохоровой вызывали на очную ставку с ней его мать
и тяжело больную сестру – месть «органов».»
* Оригинал письма хранится в Баден-Бадене (Германия), в личном
архиве И.Л. Кушнеровой.
* * *
Теперь – о сочинении, упомянутом в отцовском письме. Это
сочинение – «Приветственная кантата» на стихи, написанные
поэтом Островым и посвященные Сталину.
Предыстория появления на свет этого сочинения вкратце такова.
Еще до столкновения со стукачом, случившегося, как я полагаю,
в августе или сентябре 49-го года, положение отца было весьма
шатким. Изгнанный из Консерватории, он воспринял известие об
аресте Вольпина* как грозное предупреждение. Чувствуя, что
опасность где-то рядом (а скорее – уже обнаружив источник этой
опасности), в первых числах сентября отец начинает писать свою
«Приветственную кантату», с тем чтобы представить ее на
приближавшийся композиторский пленум. В конце сентября
отец, работая, как всегда, профессионально, заканчивает писать
партитуру кантаты; примерно тогда же он узнает, что
музыкальный идеолог Апостолов опубликовал в восьмом**
номере «Советской музыки» зловеще-анекдотическую статью, в
которой центральное место занимает разнос другого отцовского
сочинения (см. Приложение 3).
Перипетии, предшествовавшие исполнению «Приветственной
кантаты», довольно подробно описаны в отцовских письмах
этого периода (см. Приложение 1). 30 ноября 1949-го года
* Это известие было получено отцом в августе 49 г. (устное сообщение
М.А. Мееровича).
** Этот номер был подписан в печать 3 сентября 49 г.
«Приветственная кантата» была исполнена на Третьем пленуме***
Правления Союза советских композиторов, на котором в общей
сложности исполнялись сочинения более чем 150 авторов, в том
числе и «Песнь о лесах» Шостаковича.
А седьмого декабря 49-го года Хренников, выступивший на
пленуме с весьма оптимистическим отчетным докладом, оценил
произведение Локшина следующим образом:
«Однако, у нас нет никаких оснований успокаиваться на
достигнутом. Даже в ряде лучших сочинений, исполненных на
пленуме, есть немало недостатков и противоречий, не дающих
возможности еще признать их полноценным выражением нашей
действительности. В других произведениях, о которых я еще не
говорил, эти недостатки и противоречия выражены еще
нагляднее. В ряде случаев, как я уже отметил выше, мы можем
говорить и о ПРЯМЫХ НЕУДАЧАХ, ТВОРЧЕСКИХ СРЫВАХ,
ИМЕЮЩИХ ДЛЯ НАС ПРИНЦИПИАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ.
УМЕСТЕН ВОПРОС - КАКИМ ОБРАЗОМ ПОПАЛИ ТАКИЕ
СОЧИНЕНИЯ В ПРОГРАММУ КОНЦЕРТОВ ПЛЕНУМА?*
3десь я должен принять вину на Секретариат и на себя лично за
то, что в предварительном ознакомлении со множеством
*** Чтобы дать читателю представление об атмосфере, царившей на
пленуме и вокруг него, процитирую М. Чулаки: «Наибольшие успехи
достигнуты композиторами в истекшем году в создании ораторий и
кантат.<…> Подавляющее большинство ораторий и кантат обращено к
товарищу Сталину, с именем которого советский народ связывает всю
свою жизнь, борьбу, свой созидательный труд» («Культура и жизнь»,
31 декабря 1949 г.).
* Здесь и далее текст выделен мной.
сочинений для отбора на пленум мы допустили ряд ошибок, не
сумев в исполнении за фортепиано сделать правильную оценку
качества некоторых произведений. Так, для исполнения на
пленуме была отобрана «Приветственная кантата» композитора
Локшина, ПРОИЗВЕДЕНИЕ ХОЛОДНОЕ И ЛОЖНОЕ** ПО
СВОИМ МУЗЫКАЛЬНЫМ ОБРАЗАМ, КРАЙНЕ СУМБУРНОЕ,
ШУМНОЕ И БЕСПОМОЩНОЕ. Автор не отнесся с должной
ответственностью к теме своего сочинения, не произвел
предварительной глубокой работы над отбором музыкальных
средств, над определением стиля сочинения, над организацией
материала».***
Других политических обвинений в обширном, обстоятельном
докладе Хренникова не содержалось. Над моим отцом нависла
угроза исключения из Союза композиторов; этим неприятности
могли не ограничиться…
Отца фактически спас благородный и чрезвычайно умный
человек – Михаил Фабианович Гнесин, уже слышавший о
Локшине, как о талантливом композиторе, от М.В. Юдиной. Вот
отрывок из речи Гнесина, произнесенной им во время прений по
хренниковскому докладу. Начал Гнесин издалека:
** Это – политическое обвинение.
*** См. стенограмму Третьего пленума Союза композиторов (РГАЛИ, ф.
2077, оп. I, ед.хр.325, л.19-20). В сокращенном виде, но с сохранением
основного обвинения, этот фрагмент выступления Хренникова
опубликован в его же статье «За новый подъем советской музыки»
(Сов. музыка, 1949, №12, с.50).
