сорока, а объясни ему попонятнее: пусть он перед ребятами признается, что он струсил:
Джеренке, видимо, не понравилось мое условие. Она нахмурилась:
— Еще чего! Не буду я ему так говорить… Он все равно победит тебя! Завтра!
— А я его ждал сегодня! — сказал я и нарочно показал рукой на плиту с надписью. Джеренка увидела надпись, сердито посмотрела на меня и, ничего больше не сказав, умчалась на своем ишаке.
Хоть Джерен и сказала, что приведет своего брата, я не был уверен, что Ата завтра явится в крепость. Скорей всего он никогда не придет. Наверняка ему не хочется драться. Если бы он собирался драться, он не просил бы прощения…
Назавтра я все же снова отправился в крепость. Но теперь я был похож не на человека, идущего на бой, а на туриста, собравшегося на экскурсию по историческим местам. Мне хотелось еще раз прочитать надпись, сделанную моей рукой. Шел я в веселом настроении. Сунул прут в нору крота. Наступил нечаянно на муравейник, перепрыгнул через него. Если успеешь быстро отдернуть ногу, муравьи не взбегут на нее, а стоит замешкаться, как они залезут и искусают… Настроение у меня было хорошее, потому что я шел смотреть на надпись, свидетельствующую о моей победе. Чем больше я о ней думал, тем значительней она мне казалась. И вот почему. В субботние и воскресные дни в Алтын-тепе приезжает на экскурсию много людей. Мне казалось, что и сейчас там должно быть полно народу. Пионеры в белых пилотках из лагерей читают надпись и спорят между собой. Засыпают вопросами молоденькую пионервожатую. Она же, совсем как учительница истории, объясняет им: "Эта надпись очень древняя, мне кажется, что она сделана в таком-то веке до нашей эры".
Погруженный в такие мысли, я не заметил, как дошел до крепости. И тут же все мои мечты развеялись, настроение испортилось. Прямо напротив меня восседал на ишаке Джеренки Ата. Сзади него, словно кузнечик, прилепилась Джеренка. Ох и вид был у этого Ата! Он взобрался на самое высокое место в крепостном дворе и смотрел на меня, приложив ладонь козырьком к глазам. Ну прямо-таки богатырь, не хватает ему только щита и меча. И сидит-то он на ишаке по-особенному, красиво.
Не доходя до него, я остановился. И хотя коленки у меня дрожали, я старался не показать виду. И в самом деле, нельзя же показывать противнику, что ты боишься его. Тогда он и вовсе загордится. А сам я потихоньку поглядывал на его кулаки. Но он не сжимал руки в кулаки. Так что нельзя было разобрать, какие они у него. Но, конечно, не с дыню. И глаза не красные. А вот уши… С ушами я не ошибся. Он был ушастый. Уши его топорщились, словно надутые паруса. Чувствовалось, что этим ушам немало пришлось перетерпеть. Видимо, их крутили и вытягивали. Причем они были красные, словно их выкрасили. Может, красными они казались от солнца, а может, и всегда были такими. И еще одно отличие было у Ата — между правой бровью и волосами отчетливо был виден шрам от чего-то круглого. Я подумал, что это, возможно, клеймо, поставленное ему за его озорство. Он смотрел на меня, а я на него. Так мы стояли некоторое время, глядя друг на друга. Он на своем ишаке, а я на своих ногах. Наконец Ата первым проговорил:
— Ну, здравствуй!
Честно говоря, мне почему-то стало немного смешно. Совсем не был Ата похож на драчуна, у которого всегда руки чешутся, такой вежливый. Он не считал унижением для себя поздороваться первым. И сказал он "здравствуй" с достоинством. А я что? Разве я должен быть хуже? И я так же коротко ответил:
— Здравствуй.
— Гмм! — будто промычал Ата. Мне показалось, что этим он выразил свое недовольство. Так и вышло.
— Это ты тот самый Базар-болтун? — спросил он насмешливо.
Вот тебе и кличка. Я разозлился. Меня никто еще не осмеливался называть болтуном. Лицо мое вспыхнуло, словно мне влепили оплеуху. От неожиданности я даже не нашелся сразу, что ответить. Крикнул:
— А ты кто?.. Ты Ата-хулиган?
Он даже внимания не обратил на то, что я назвал его хулиганом. А ведь это было похуже, чем болтун. Напротив, он еще больше распрямился в седле:
— Это ты приносишь в класс богомолок и пугаешь девчонок?
"Тоже мне еще, нашелся защитник девчонок". Я рассердился и закричал:
— А это ты болтаешь, что лежал в паршивой больнице и там выучился разным приемам?
Кажется, вопрос мой попал в цель. Он отвернулся от меня и недовольно глянул на Джеренку, которая сидела позади него. Словно хотел сказать: "Это ты ему все разболтала? Откуда он может знать, что я болел паршой? Кто тебя просил раскрывать мою тайну?" А я даже услышал, как он зашипел на нее: "Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не совала свой нос в мужские дела!" Я был рад, что он рассердился на Джеренку. Мне даже захотелось сказать ему: "Теперь ты видишь, что она самая настоящая ябеда? Она мне о тебе еще много чего другого рассказала!" Но подумал, что мужчине не полагается равняться с девчонкой, и я решил преподнести все иначе.
— Я и еще много чего о тебе знаю. Знаю, что ты закончил четыре класса и три школы…
Ата помолчал, потом кивком головы указал на надпись:
— Твоя работа?
Моя надпись сверкала на солнце, как и вчера. По голосу Ата я понял, что ему эта надпись очень не понравилась. Не успел я ему ничего ответить, как он резко приказал:
— Немедленно сотри!
Нет, вы посмотрите на него, он еще и приказывает. Если бы он сказал это другим тоном, попросил бы у меня прощения, может быть, я бы еще и подумал, стирать ее или нет. А если он приказывает…
— И не подумаю!
— Сотрешь!
— Не сотру!..
Он спрыгнул с ишака. Подойдя ко мне поближе, он сжал кулаки. Я еще раз поглядел на них — теперь уже вблизи. Ничего страшного в них не было. Даже если положить их на весы, не думаю, что они перетянут мои. Но тем не менее Ата вообразил себя чуть ли не дивом. Спросил меня, как спрашивают друг друга дивы в сказках, когда собираются сражаться:
— Выбирай: будем драться или стреляться?
Может, он думал, что я не знаю сказок, но я ответил, как отвечают сказочные дивы:
— Стреляются пусть наши деды, будем драться!
Ата засучил рукава. И я стал засучивать рукава. Ата закатал штанины до
