— Туз, король, туз!
То мой новый друг:
— А козырей то у тебя ни хрена нет!
В общем, разместившийся в будке одесский Лас Вегас гремел на весь район. Единственное, чего не хватало в этом «казино», — ярко светящейся рекламы. Вся световая иллюминация в игорном заведении «Туфля» — состояла из маленькой лампочки, засиженной мухами, и проводами, протянувшимися к фонарному столбу. Я очнулся от толчка в плечо.
— Кстати, меня зовут дядя Лева, — протянул мне руку сапожник.
Мы обменялись рукопожатием. Стало понятно, что «казино» закончило свою работу. Дядя Лева медленно вышел из будки, достал папиросу из пачки «Беломорканал» и с жадностью закурил.
— Да, — улыбаясь сказал дядя Лева мне,— твоему другу сегодня не повезло. Он «абысалэ» мне проиграл.
Я потом узнал, что «немножко» это было двести девяносто рублей. В те времена сумма достаточно большая. Проигрыш соответствовал двухмесячному окладу рабочего четвертого разряда.
— Лева с Могилева,— съязвил выходящий из будки Гека, — ну проиграл, ну и что? Завтра, послезавтра отдам. А у вас, евреев, разве можно выиграть?
Дядя Лева затянул свою папиросу и гордо сказал:
— Да, у еврея выиграть невозможно. Только более хитрый еврей может выиграть у еврея.
— Мы все евреи, — с горечью поражения произнес Гека.
— Так может тебе долг скосить? — спросил Лева.
— Да, ты скосиш, — грустно протянул Гека, — главное, чтобы ты завтра не сказал, что мой долг стал триста девяносто.
— Не боись, — ответил Лева, — я же мелом долг написал на фанере.
— Да ты, мать твою, этим же мелом завтра его и перепишешь.
— Все! — нервно рявкнул дядя Лева.
— До вечера занесешь бабки, — грозно сказал сапожник-барбутчик, — сапожка закрыта! Давай! Выметайся!
Мы вышли из будки. Гека, указывая пальцем на противоположную сторону улицы, сказал:
— Запомни это место, друг мой! Утром мы возвратимся сюда, но играть будем в другую, беспроигрышную игру, которая будет куда интересней.
Мы пошли вниз по неосвещенным улицам. Настроение у Геки было испорчено. Ни копейки в карманах.
У меня от выпитого алкоголя стала болеть голова, а во рту ощущался запах голубиного помета. Конец ночи и неумолимо наступающее утро не сулили нам ничего хорошего. Мы шли почти час не разговаривая между собой. Кроме встречных бродячих собак и дерущихся в подворотнях котов, мы не встретили ни одной живой души. В какой-то момент Гека как-будто проснулся, взглянул на часы и резко сказал:
— Да, время 03.12 ночи. «Туча» (так называли раньше в Одессе толчок — вещевой рынок) начнется в 07.30. Мы еще успеем.
Он ускорил шаг. Я за ним еле поспевал. В тот момент мне еще было не понятно, зачем ему «толчок», если у него нет ни копейки. Наконец мы пришли к Гекиному жилищу. Его квартира находилась в подвале на небольшой старой улочке известного всем «фешенебельного» района Молдаванка. Мы спустились по разбитым ступенькам в подвал. Гека пнул ногой дверь, оббитую видавшим виды советским, «качественным» заменителем кожи, лет двадцять пять тому. Край двери был изрешечен дырками от многочисленных замков, которые регулярно меняли. Самого замка в двери не было. Если нет замка в двери, подумал я, то, очевидно, наступил коммунизм и чужое имущество никому не нужно. В подвале стоял застоявшийся запах сырости и плесени, винного угара и еще какого-то смрада. С потолка свисала старинная изувеченная люстра. Ее абажур заменяла паутина. Стены были оклеены выцвевшими филармоническими афишами. Потолок был задрапирован рваной тканью неопределенного цвета. В общем, интерьер «квартиры» был в стиле «крайняя депрессия». По первой встрече с Гекой на свадьбе, по его манерам и его разговорам создавалось впечатление, что у него должна быть хорошая квартира, обставленная, как минимум, модным в те времена ГДРовским гарнитуром «Хельга». На самом же деле на полу валялось множество смятых картонных коробок с отпечатками различного рода ступней. В углу гудел и трещал холодильник «Днепр» с большой ручкой поперек. Гека дернул за ручку, дверца холодильника со скрипом открылась. Он достал остатки засохшего плавленного сыра «Янтарь» и заветную бутылку жигулевского пива. Сорвав крышку с бутылки, он с жадностью сделал несколько глотков. Резко остановившись, он выплюнул все, что глотнул, и рявкнул на весь подвал:
— Б..., с... — вода!
Потом он истерически заорал:
— Петрович, мать твою!
Казалось, что он в своем гневе сходит с ума. Кому он кричал, было непонятно. В комнате кроме нас никого не было. Он опять заорал: «Петрович! Петрович! Ты где, урод?» Сцена начинала походить на алкогольный синдром или белую горячку. Я стал потихоньку пятиться и отходить к двери.
— Пора сваливать, — промелькнуло у меня в голове.
Неожиданно, в том месте комнаты, где лежала свалка картонных коробок, кто-то зашевелился. Из-под этой кучи медленно появилось странное лицо, за ним в тускло освещенной комнате возникло нечто похоже на привидение. Некое взлохмаченное существо Петрович окончательно вылез из свого убежища.
— Ты какого х... выпил мое пиво, а в бутылку налил соленую воду?! — налетел на него Гека.
Минут пять Гека, пугая Петровича страшными словами из жаргона калымских урок, приводил его в чувство.
Петрович был неопределенного возраста. Неравномерно опухший, с посиневшими щеками и усталым «обзорным» взглядом перископа. Его волосы напоминали парик, сделаный из шерсти старой собаки. Взлохмаченный, с редкими торчащими зубами, он напоминал не человека, а лешего. Гека повернулся ко мне и уверенно объяснил:
— Не бойся, это мой ученик.
Я принял это за шутку и тихо хихикнул.
— Ладно, мать твою, — отрезал Гека, злобно посмотрев на Петровича-ученика.
— Ну что, скоро светает, граждане рецидивисты-артиллеристы, — уже более тепло и с юмором сказал Гека.
— В картах мне сегодня не повезло, но, как поется в песне, «не везет мне в картах — повезет в любви».
«Неужели он хочет сейчас идти жениться» — подумал я, с недоумением глядя на Геку.
Гека продолжил, похлопывая меня по плечу:
— Не переживай, я сейчас спел о любви к деньгам. Если тебя будут любить деньги, то тебя полюбят женщины.
Эту концептуальную программу жизни я запомнил надолго.
— Вперед! — скомандовал Гека, скорее всего сам себе, и подтолкнул обеими руками Петровича в спину и лучше бы он этого не делал. Над Петровичем, одетым на голое тело, то ли в фуфайку, то ли в пальто, поднялся клубок пыли, от которого я стал лихорадочно чихать.
— Так, Петрович, — Гека сделал серьезный, деловой вид, — давай быстренько, чтобы через десять минут был телевизор.
Он развернул Петровича к выходу, дал ему подзатыльник и Петрович резво взмыл из подвала. Я обратил внимание на обувь Петровича. Это были домашние, затасканные, женские тапочки. Один красного цвета, другой — синего.
— Телевизор? — спросил я.
Задача, поставленная Петровичу Гекой, мне показалась странной. Во-первых, ночью, в Советском Союзе, достать телевизор можно было только в чужой квартире. Во-вторых, если Гека хотел смотреть программу передач, то она начиналась с восьми утра. И в-третьих, в этом подвале телевизор смотрелся бы как инопланетянин в бане.
— Телевизор — это, — объяснил Гека, — просто коробка с пенопластом из-под телевизора.
— Коробка? — удивился я, — но здесь же и так много старых коробок.
— Та нет, — улыбнулся Гека, — нас интересует сам пенопласт, который вкладывается в коробку и предохраняет телевизор при падении.
— Мы что, будем еще куда-то падать? — подумал я, — куда же еще падать, мы и так ниже уровня.
Гека присел на какую-то старую кушетку, испачканую сверху неопределенным, давно высохшим дерьмом, и положил ногу на ногу. Вынул из пачки «Opal» последнюю сигарету, закурил, крепко затянувшись, и вдумчиво посмотрел в «небо» из рваной ткани, перекошенной люстры и паутинного абажура. При этом взгляд у него был как у Наполеона перед вторжением в Россию. Стало понятно, что скоро я узнаю, о каком-то «страшном» плане, созревшем в Гекиной голове. Плане, связанном с женщинами и картами, водяным пивом и деньгами, Петровичем-учеником, выпитым вином и телевизором и т.д. От всего этого нагромождения мне стало казаться, что я нахожусь в каком-то другом измерении. Возможно, это и есть какая-то забытая часть подземного, инопланетного мира, а настоящий инопланетянин только что улетел за телевизором, очевидно, с большой антенной. Однако мои сомнения развеяла открывающаяся дверь и появление в дверном проеме большой коробки из-под телевизора «Рубин», ног в темно-синих, слегка рваных шароварах обутых в красно-синие тапочки.
— Есть! — прокричала коробка голосом Петровича, — прямо здесь на мусорке была, и никто не увел.
— Молодец! — похвалил Петровича Гека, — если бы я был Хрущевым, я бы тебя реабилитировал, но я не Никита Сергеевич, поэтому до вечера тебе спиртного не видать.
