Гека шутил и между делом выстрачивал из оставшихся лоскутов куртки несколько перепонок, которые затем прикреплял к платформам сабо. Как ни странно, но весь этот конструктор, состоящий практически из отходов пенопласта, старой куртки, сумки из блестящей чешуи и далеко не нового резинового коврика был успешно собран. С нежностью и трепетом Гека подтирал рукавом старой рубашки остатки клея, любуясь своим изобретением. Я был крайне удивлен результатом. На меня смотрели реально симпатичные женские сабо, явно импортного производства.
— Ну, юнга, нравится? — Гека продолжал с любовью смотреть на свое творение, напоминая собой Леонардо да Винчи, только что закончившего писать Мадонну.
— Ну, теперь остался последний штрих, подпись мастера.
— Подпись мастера? — переспросил я, — ты, что же хочешь на подошве написать свое имя и фамилию?
— Мой юный друг, в нашем бренном мире такие скульпторы, как я, лишены возможности ставить свои инициалы на таких шикарных произведениях искусства, потому что в СССР, к сожалению, существует уголовный кодекс, который я пытаюсь не нарушать. Если я оставлю свои инициалы на этих, с позволения сказать, скульптурах из Парижа, то меня быстро найдут, но не для того чтобы увековечить, а для того чтобы наградить.
— Наградить? — удивился я.
— Да, да, да! Именно, наградить!
— Как наградить? — повторил я, все больше изумляясь.
— Конечно, медаль мне не дадут, — рассудительно объяснял Гека, копаясь в каких-то старых небольших коробочках, — мне дадут путевку.
— Путевку? — моему любопытству не было предела.
— Да, путевку, только не в Крым и даже не на экскурсию в Ленинград, а в места тихие и, возможно, даже удаленные. Скорее всего, это будет прекрасный Тюменский край. У меня там будет бесплатная личная охрана, отдельные апартаменты, совершенно диетическая пища без жира и мяса, и очень много времени для того, чтобы я мог поразмышлять о своем творчестве. Окружать меня будут коллеги с бритыми головами, честно говоря, не очень приветливые, не всегда вежливые и совсем не жизнерадостные. На их лицах никогда не бывает улыбок, зато на теле у них много разных картинок. Только эти картинки не из журналов «Огонек» или «Работница». Эти картинки более похожи на фотографии из журнала «Злая мурка-мурзилка». Называется эта здравница — исправительно-трудовая колония. Без специальной путевки туда никого не пускают, потому и забор вокруг этого санатория, как у правительственных дач, высокий и колючий.
А путевку туда выдают не в профсоюзном комитете, а в самом гуманном советском суде.
Рассказывая мне о «чудо-местах», Гека нашел и вынул из какой-то коробочки квадратную печать, сделанную из небольшой металлической пластины.
— Это штамп нашей фирмы, — произнес Гека.
Я взял в руку этот штамп. Он представлял собой металлическую пластинку с маленькой ручкой, размером со спичечный коробок с иностранной надписью «Mundial Paris». Гека вынул из кармана зажигалку, зажег ее и начал нагревать металлический штамп. Когда он нагрелся до нужной температуры, Гека положил на стельку сабо золотистую фольгу и придавил ее нагретой пластинкой-клеймом.
— Все, — сказал Гека, — отдел технического контроля (ОТК) поставил свою печать. Вот теперь на своем произведении я не только инициалы поставил, но еще и народный контроль прошел.
На сабо красовалось золотистое тиснение «Mundial Paris». Я сказал Геке, что в его «инициалах» есть ошибка, потому что видел когда-то в иностранном журнале, что слово Mundial пишется как Mondial. Гека сказал, что знает об ошибке, но переделывать штамп слишком дорого. И вообще это не имеет никакого значения, так как этого никто и никогда не заметит. Главное слово во всей надписи — Paris.
— Пора. Уже время. — Гека взглянул на «Orient», — семь утра.
— Подобьем итоги. На это время мы имеем пару сабо в руках и смятую трешку рублей неприкосновенного запаса у меня в кармане. Нам надо торопиться. На «толчке» уже собираются люди и среди них есть женщины, которые, наверняка, ждут модную французскую обувь. У нас нет права обмануть их ожидания. Вперед на баррикады!
Мы буквально выбежали из подвала. Выбегая, Гека дал команду дремавшему Петровичу: «Охраняй!» и услышал в ответ его нецензурную брань. Стремительно рассветало. На улице было не жарко и легкий ветерок бодрил. После сырого и темного подвала казалось, что мы почти в раю. Быстрым шагом мы подошли к трамвайной остановке. Скрипящий по-стариковски трамвай двенадцатого маршрута, с одной большой передней фарой, громко хлопнул, открывая двери. Мы бодро вскочили в вагон и уселись. Гека все время смотрел в окно, как будто что-то искал. Проехав несколько остановок, мы выпрыгнули из трамвая и зашли в только что открывшийся продуктовый магазин.
— Что, вам, мальчики? — спросила выкрашенная в яркий белый цвет полноватая женщина с пухлыми губами, необъятными формами, одетая в почти «чистый», замасленный передник. Гека протянул ей старую трешку.
— Триста грамм «Докторской», две булочки, две бутылки «Жигулевского» и рулончик пергаментной бумаги.
— Бумаги не дам! Ее мало, — ответила продавщица.
— Смотри, — Гека обратился ко мне, — это фатальная женщина. О такой женщине можно только мечтать. Если бы я не был женат, то наверняка бы влюбился в нее без памяти. С такой женщиной все равно, что на трассе Одесса—Киев в ГАЗ-24, — польстил продавщице Гека.
— Между прочим, меня зовут Фира, — улыбнулась продавщица, кокетливо поправив большой белый цветок в волосах.
— Фира, Фира, я отдам за тебя полмира! — Гека продолжал льстить.
— Полмира — это много, — женщина продолжала улыбаться и протянула Геке сдачу. Гека демонстративно забрал рубль, а мелочь осталась в руке яркой представительницы советской торговли.
— Так может такая красивая женщина найдет бумагу для двух утренних странников, — заигрывал Гека.
— Ну, ладно, ох вы уж мне... — засмущалась Фира и протянула целый рулон, — а это кто у вас брат? — ткнула в меня пальцем Фира.
— Этот симпатичный парень — юнга. Он бороздит моря, океаны и таких женщин-королев, как вы.
— Ох, ох, ох! — улыбаясь, вздохнула женщина полной грудью и протянула нам в подарок два пирожка.
Мы вышли из магазина. Гека оглянулся и на прощание крикнул женщине:
— Какая женщина! Я вечером с цветами и в белом костюме жду вас, — правда, Гека не успел сказать, где он будет ждать, но это уже для нас не имело никакого значения.
Мы быстро прошли несколько кварталов и сели в автобус. В ЛАЗе было душно. Он был забит до отказа. В этот субботний день одесситы и приезжие ехали на «толчок». Кто хотел прибарахлиться, а кто хотел кому-то что-то впихнуть, как мы. Все были с большими пакетами и сумками. Я держал в одной руке левую сабо, а Гека — правую. Он все время нашептывал мне на ухо, чтобы я оберегал туфлю в давке. Еще Гека мне рассказывал о карманниках, которые все время ездят этим маршрутом. Правда, они нас мало волновали, у нас попросту не было денег. Еще Гека меня подбадривал: «Сейчас спихнем «францию», это будет главная заключительная стадия нашего предприятия, потому что, как говорил наш генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев «Это одно из основных направлений в развитии народного хозяйства». Автобус остановился, со свистом выпустив воздух. Двери открылись и пассажиры высыпали на улицу.
— Конечная. Цементный завод, — прохрипел водитель, но «заводчане» его уже не слышали.
«Пролетариат», так же как и мы, придя в быстрое движение, двигался на «тучу». Боязнь опоздать заставляла толпу спешить. Вспомнив песню «Смело, товарищи, в ногу!», я стал ее напевать во время движения:
«Смело, товарищи, в ногу!
Духом, окрепнув в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
«Братский союз и свобода» —
Вот наш девиз боевой!»
— Вперед на баррикады! — своим любимым патриотическим девизом закончил мою песню Гека, — хорош петь.
Он лихорадочно, как будто чего-то боясь, отмотал кусок бумаги и протянул его мне.
— Обмотай левую, а я правую обмотаю.
— Зачем? — переспросил я, — это же одна пара, обмотаем вместе.
— Юнга, баррикады уже близко, поэтому ввиду «военного» времени, приказы больше не обсуждаются. Командует только боцман, то есть я. Ты меня понял? Иначе у нас возникнут проблемы и довольно серьезные. В лучшем случае нас будут бить ногами, а в худшем — ногами по лицу, а в наихудшем — нас заберут в «луноход» и несколько космонавтов, у которых вместо скафандров фуражки с кокардами, будут с помощью специальных космических приспособлений из очень болезненной резины, объяснять, что можно делать, а что — нельзя. После этого «луноход» нас отвезет на Марс. Там нам дадут ручку, бумагу и в крайне неинтеллигентной форме попросят нас объяснить, откуда у нас французская обувь с Молдаванки, кто ее изготовитель. И сделают это не для того, чтобы пригласить изготовителя во Францию на показ мод, а выпишут ему в суде ту путевку, о которой я тебе говорил… в «теплую» и приветливую Тюмень. — Гека сказал это достаточно серьезно.
