- Послушай Ксаверия - какие коленца загибает! - сказал серьезный Федор, в самом деле внимательно прислушиваясь к отборному мату, нёсшемуся из-за двери.
- А это он по-каковски? - удивился Жорка.
- Черт разберет. Осетинский, что ли...
Забористые коленца сменились злым гортанным клёкотом.
Простокваша подмерзала на волосах. Горшечников утёр её подолом гимнастерки. В первый раз за все бурные годы, что вертелся он в революционном круговороте, Гарька пожалел об оставленной мирной жизни.
- Вот это я называю «искать глубоко», - Георгина распахнула невинные глаза. - Даже горшки проинспектировал, не поленился. В печную трубу заглянул?
- Потом поговорим, - Гарька показал глазами на бойцов, подтянувшихся поглазеть.
Затаённое веселье в глазах Георгины сменилось растерянностью. На крыльце показался злющий, как чёрт, комиссар.
- Чего вылупились? - спросил он резко. - Вам тут синематограф или кафешантан с голыми девками? Если заняться нечем, винтовки лишний раз почистите.
- Горшечников, это просто стыдно, - укорил Гарьку Лютиков, только вошедший на двор. - То сметана, то яйца… вы с Улизиным будто самые голодные.
- При чём здесь сметана?! - вызверился Гарька. - Это простокваша, и вовсе я не…
- Простокваша, сметана, молоко - после победы наедитесь, успеете. Север, Серафим вернулся.
Красноармейцы разошлись, смешливо оглядываясь на Горшечникова. Тот выругался, пнул пробегавшую мимо курицу, промахнулся.
- Иди, умойся, - сказала Георгина устало. - Потом поговорим.
Она вошла в хату, оценила разгром. Крикнула в распахнутую дверь:
- Принесите мне ведро воды кто-нибудь!
Федор Улизин притащил ей воды, присвистнул на разбитую крынку:
- Жаль, добро пропало.
- Иди уже, не мешай, - буркнула Георгина. - Как горшки бить, все тут как тут, а как пол отмывать - врассыпную. Работай, женщина, солнце ещё высоко.
Улизин засмеялся и вышел.
Закончив уборку, Георгина ополоснула распаренное лицо и села причесаться. На душе было пакостно. Гарька что-то нашёл, это было ясно, однако Георгине рассказывать не спешил.
Под потолком жужжала и билась слабая, только пробудившаяся муха.
Поглядевшись в мутное хозяйское зеркало, Георгина заново расстроилась. Ей хотелось быть бледной красавицей с глазами, полными тайны, - взамен того зеркало показало девчонку с растрепанными каштановыми кудряшками. А на носу-то - ужас, ужас! - конопушки!
- Любуешься своей красой неземной?
Георгина отскочила от зеркала, дико взглянула на Севера.
- Нельзя так подкрадываться к людям!
- Скажи об этом своему дружку Горшечникову. Зачем он следил за мной?
- Мы за вас беспокоимся, - сказала Георгина неловко, надеясь, что про обыск комиссар не спросит. Гарьку надо было защищать, хоть она и осуждала его поведение всей душой. - Ушли один - мало ли что.
Комиссар улыбнулся.
- После всего, что в моей жизни было, такая прогулка - сущая чепуха, - он взглянул на стол. - «Капитал»… неужели одолела?
- Конечно, - гордо ответила Георгина.
- А это что? - Снейп перелистал книгу. Между страниц «Капитала» была заложена другая, тоненькая книжица.
- Это моё! - пискнула Георгина. - Стихи…
Север открыл, прочел вслух:
- Сжала руки под черной вуалью... Тьфу, декаденты!
- Акмеисты, - мрачно сказала Георгина.
- Может быть. Я в этом не разбираюсь.
- Вот и не говорите, раз не разбираетесь. Не понять вам, что в женском сердце.
- Неужто? А вот: «В сердце моем непроглядная боль - умер вчера сероглазый король»... Это кто у нас такой сероглазый, Чернецкий, что ли? - Север оскалился.
- Зачем Чернецкий? - потерялась Георгина. - Вовсе я даже... Да и не умер он.
- Развела тут страсти мадридского двора... барышня!
Георгина аж рот открыла от такого оскорбления. Посмотрела на захлопнувшуюся за комиссаром дверь, потом на оставшуюся крынку простокваши. Но только вздохнула и спрятала стихи обратно в «Капитал». Только подошла к зеркалу, как снова появился Север.
- Ещё одно.
Георгина приготовилась фыркнуть.
- Перестань обращаться ко мне на «вы». И спрячь всё это. Вечером будет совещание.
* * *
- Ну, что? - пристал Ромка к Горшечникову. - Жорка говорит, Север чуть тебя не убил.
Гарька почесал в затылке. Ему не хотелось рассказывать про своё открытие. Воспоминание о матери разбередило сердце, и даже лучшему другу он не мог сейчас показать эту рану.
«Позже расскажу», - решил он.
- Ничего я не нашёл, только старые фотографии.
- А чего ж он тогда взбесился? - Ромка недоверчиво прищурил рыжие ресницы.
- Откуда я знаю? Кровь в башку ударила. Вот с чего он утром на тебя напустился?
Ромка откашлялся. Видно, вину он за собой всё же чувствовал, хоть признавать её и не спешил.
Из штаба Чернецкий привёз свежие газеты. Комиссар принёс их в общую хату, стал читать вслух. Красноармейцев в хату набилось битком, Гарька едва сберёг место для Георгины.
- «Рабоче-крестьянская армия, своей кровью оградившая рабочих и крестьян от насилия помещиков и капиталистов, должна ныне всеми свободными своими силами и средствами прийти на помощь делу хозяйственного возрождения страны. До полного разгрома белогвардейских банд, до прочного и надежного мира со всеми соседними странами Красная Армия не может быть демобилизована. Но в то же время каждый воин, хотя бы временно освобождающийся от боевых задач, должен свою силу отдавать хозяйственной работе».
Георгина вынула пачку папирос - самокруток она не признавала. Гарька дал ей огоньку. Комиссар оторвался от чтения и сказал в воздух:
- Не люблю, когда бабы курят. Взяли моду.
Георгина отбила:
- Бабам и ни к чему. А боевым товарищам в самый раз.
- Не понять мне женского сердца, - ухмыльнулся Север.
Георгина захлебнулась дымом и кашляла, пока добросердечный Храпов не постучал её по спине.
- Спасибо, - поблагодарила Георгина, поднимая упавшую табуретку и снова усаживаясь.
- Читай дальше, Север, - попросил Лютиков.
- «Чтобы спасти страну от хозяйственной гибели, необходимы самоотвержение, героизм, дисциплина по образу лучших частей нашей армии. Труд есть знамя нашей эпохи. Лучшими сынами Советской Республики являются те, которые обнаружат наибольшую энергию в производительном труде».
- Вернусь домой - пойду опять в лесники, - мечтательно прогудел Храпов. - Вот некоторые не понимают, говорят: «Что это за занятье - лесник? Ходи себе по лесу с ружьишком». Не понимают.
- А вдруг советская власть тебя, к примеру, коровник строить отправит? - поинтересовался Долгодумов. - Или завод?
- Ежели отправят - пойду, как иначе. А лесником лучше. Не будет же беды, товарищ помполит, коли я своим делом займусь?
- Не будет, - отозвался Лютиков. - Революция от этого не пострадает.
Ромка ёрзал на лавке. Дожидаясь, пока комиссар не закончит читать, потом резво соскочил.
- Куда? - прошептал Гарька.
- Надо. Сейчас вернусь.
Улизин протолкался к дверям. Народ ворчал, расступаясь.
- Куда он? - удивилась Георгина.
- Всё тебе расскажи, - хмыкнул Гарька.
В дверях Ромка замешкался, пытаясь разминуться с входящими. Зацепился шпорой, брякнулся поперёк порога - только зубы лязгнули. Бойцы схватились за животы.
- Застоялся, что ли - на ровном месте спотыкаешься? Может, тебя перековать? - ворчнул Хмуров.
Бойцы заржали пуще. Ромка, красный, как полковое знамя, отряхнулся и понуро вышел.
- Стыдно вам над человеком смеяться, - вдруг проговорила Георгина с укором. - Будто сами никогда не падали.
- Ромка, а ведь зря ты форсишь, - заметил Гарька позже. Газеты были дочитаны, все разошлись по своим делам. Близился вечер. - Ты, наоборот, смотри пожальче. Женщины убогих любят.
- Ну уж! - возмутился Улизин. - Лучше я бобылём помру, чем стану убогим притворяться.
Мимо них прошел Лев Руфинович Шабленко - торопился на совещание. Его комиссар и все начвзвода уж собрались у Севера.
Часа через два - уже стемнело - Георгина отыскала Гарьку и Ромку, куривших на морозце:
- Снейп хотел сорвать завтрашнее наступление, - коротко сказала она и плотно сжала губы.
- Не Ксаверий, значит, а Снейп, - злорадно отозвался Ромка.
Гарька сердито дернул его за рукав.
- Рассказывай, что и как, - попросил он Георгину.
* * *
Георгина задремала в своём закутке под теплым тулупом и проснулась, когда штабное совещание уже началось. Главным вопросом был приказ Шмелёва, доставленный Угрюмцевым. Комиссар, протянул костистую руку к пакету, сломал печать. Пробежал глазами мелко исписанный лиловыми чернилами листок. Лютиков положил локоть на его плечо, заглядывая в приказ.
К утру красноармейцы должны были ударить по правому флангу деникинцев и взять батарею, мешавшую наступлению. Операцию предписывалось провести силами пехоты, тихо, чтобы не привлекать внимания. Вслед за силами Шабленко и Снейпа должны были вступить и другие подразделения.
Вскоре в хате стало жарко не от самовара и печки: спор стоял такой, что Георгина схоронилась за занавеской и боялась высунуть нос.
