ждать не меньше, чем «Вингилот». Амбарто этого не знал. Обормот.
Руки Элуреда затряслись.
Одно к одному, только и мог подумать он, держа хотя бы свои мысли на замке и комкая проклятую записку. Одно к одному…
Нарушил свою клятву Маэдрос под стенами Сириомбара или сдержал?
Об этом можно было спросить несколько мгновений назад, но он опоздал. Опять опоздал. Сейчас уже не ответит…
Одним глазом Маэдрос, надо сказать, смотрел куда пронзительнее, чем раньше — двумя.
— Не хочешь говорить — молчи, — сказал он Элуреду. — Я уеду, и хотя бы одной причины бояться у тебя станет меньше. Напиши письмо, Амбарто будет рад его передать.
Рука затряслась еще сильнее.
Разум снова твердил, что он делает самую большую ошибку. Что перед ним не друг, и не будет им.
Молча, непослушной рукой он протянул Маэдросу измятый клочок дешевой серой бумаги, которую звали «лекарской», весь Балар писал на ней черновики и короткие записи по хозяйству.
«Ненавижу умолчания. Ненавижу».
Привычно развернув записку пальцами левой руки, старший сын Феанора вздрогнул, немного побледнел — и невольно надорвал бумагу.
«Искали тело десять дней, — торопливо, неровными тенгвами написал Хальгаэр, ведущий «Чайки». — Ныряльщики осмотрели прибрежье и две лиги дна по течению. Ее тела нет».
*
Это восьмой день после возвращения в Амон Эреб. И шестое утро, как в Комнате Документов с ним по утрам сидят двое детей Эльвинг и завтракают.
Кажется, они уверились, что это главная комната во всей крепости. Макалаурэ просто приказал поставить туда ещё один стол и лишние стулья, чтобы не есть за тем столом, где лежат бумаги. Это нарушило устройство комнаты, в которой они так много сидели с Майтимо — но сидеть здесь вдвоем они больше не будут никогда. Только в его воспоминаниях. Пройдет год — возможно, они вовсе оставят Амон Эреб, и нет смысла цепляться за мелочи.
Погода резко переломилась с сухой осени на раннюю мокрую зиму. И потому Элроса и Элронда, когда они не бегали по всей крепости, здесь было удивительно много. Они вдвоем втискивались в кресло Майтимо у камина или сбрасывали на пол волчью шкуру и валялись у огня. Они извели половину чистой бумаги на хитроумные бумажные фигурки, и вторую половину пришлось запереть вместе с документами в сундук. Они притащили в комнату корзину, где оказалась кошка с котятами — прижилась на кухне и окотилась, пока хозяев не было, и Макалаурэ пришлось потратить время, выселяя кошачью семью на кухню обратно, а потом отвлекая и успокаивая расстроенных детей, которым тоже хотелось спасать и опекать.
И ещё была арфа. Элронд с ней говорил. Когда Макалаурэ вытер кровь и натянул новые струны, Элронда некоторое время было невозможно от нее оторвать, он все время касался валинорского дерева.
Когда Элросу было грустно, он шел на кухню, или в воинский дом, или стрелять из лука с Ольвен. Потом возвращался со свежевыпеченным хлебом. Когда Элронду было грустно, он плакал, не скрываясь, или садился за арфу и говорил с ней, или забирался на крышу башни или стены, так что Макалаурэ поначалу кидался его снимать оттуда. А потом делил на всех хлеб, принесённый Элросом. Если Элронд заходил на кухню, то пытался испечь хлеб сам. Из лука Элронд предпочитал стрелять, когда ему было весело, попадая в цель с большего расстояния, чем брат. Зато Элрос одолевал его на деревянных мечах…
Они в несколько дней заполнили собой весь замок, и Макалаурэ даже думал, что готов отдать им все, но котята в комнате Документов оказались все же чересчур.
Лишь на ночь он их отсюда выставлял, отдав Ольвен и детям спальню Карнистира… бывшую.
В своей комнате Макалаурэ не мог заснуть, и несколько ночей провел здесь же, на лежанке под плащом Майтимо. А потом вернулся усталый с нового совета, на котором убеждал — тихо, хрипло и долго, снова откладывая возвращение голоса — упрямых атани готовиться к новому переселению вниз по реке и в леса Оссирианда и Таур-им-Дуинат, просто лег у себя и заснул.
Слез так и не было.
— Арфа вчера сказала мне, что ты тогда схватился с темным, дядя Макалаурэ, — сказал ему Элронд утром восьмого дня.
Макалаурэ мысленно схватился за голову и посмотрел на болтливую красавицу с укором.
— Не схватился, а ушел от него, — раз уж Элронду хватило сил узнать, то ответ он заслужил. — И не будем об этом.
— Ты обещал рассказать и откладывал.
— Здесь нет приключения, о котором стоит рассказать, Элерондо. Ни славы, ни добытого сокровища, ни спасения. Спасся только я сам.
Элрос, который ждал захватывающей истории, разочарованно вздохнул.
— А что же тогда в ней было?
— Память об ошибках, которые очень дорого обошлись.
— Но откуда тогда там взялся темный?
И как объяснить это детям?
— Такова цена ошибки. Нашей.
Он точно сказал что-то не то — близнецы переглянулись и побледнели.
— Это… Это из-за того, что вы пришли под Сириомбар? Да? — Элрос вскочил.
— Вовсе нет! — Мальчишки смотрели ему в глаза неотрывно. — Защищая вас под Сириомбаром, мы с братьями сделали… самое правильное за последние годы.
— Но они погибли! Из-за нас!
…Это тот ещё диссонанс. Макалаурэ давно не слышал его так явно, и никак не ждал услышать от детей рода Лютиэн.
— Элероссэ, они погибли, сражаясь с Тху и его темными. Ни ты, ни Элерондо ни в чем не виноваты.
— Тогда почему ты непрерывно злишься? — Элронд, кажется, нешуточно перевел дух. — А не горюешь и не плачешь?
Очень любопытные — и очень настойчивые.
— Потому что я очень зол на Тху и его хозяина. Потому что я думаю о том, как дальше сразиться с Тху, чтобы не потерять ни младшего брата, ни вас.
— Ты хочешь сказать… Что ты вот так горюешь?
Кажется, эта мысль обоих глубоко озадачила.
— Да, — согласился он, подумав. — Когда я горюю, я хочу уничтожить причину горя.
— Но папа и мама… Они так не делали, — сказал нерешительно Элрос.
— И вы не обязаны.
Макалаурэ бросил взгляд в западное окно. Где-то наверху ветер с моря будоражил пелену туч, в разрывы заглядывало солнце.
