— Слышь, Самсон? Сапоги парнишке купи. Прочитай‑ка нам свою новую песню.
Я вынул тетрадь. Харитон, увидев ее, воскликнул:
— О–о, да у него тут вон сколько!
— Плохо что‑то клеится, — сознался я и, отыскав, начал читать новое, не дописанное в поле, на барской меже, стихотворение.
— Хорошо, — похвалил Харитон. — Верно, мы терпели до поры, потом взяли топоры. И вот пики насадили. О земле тоже верно. Наша должна быть вся земля. Еще будешь писать, напиши, что у нас есть родные братья — рабочие. С ними мы заодно. Не забудешь?
— Нет, не забуду, — сказал я.
Что‑то тяжелое грохнуло и загудело… Я бегу в село, кричу: «Казаки, казаки!» Вот уже церковь, вот веревка от колокола. Я испуганно бью, кричу, бью и кричу. Кто‑то ударил в плечо.
— Петька–а, Петька, вставай!.. Вставай скорее!
Я проснулся.
— Отец, отец!.. — кричала мать.
Босиком выбежал на улицу и остановился, пораженный. Изо всех изб выскочили люди, что‑то кричали. А колокол все бил всполох. Вот ударили во второй, в большой. Он гудел страшно, будто стонал.
— Где горят? Где горят? — выбежала мать, а за ней и отец. — Куда народ‑то бежит?
Я не успел ответить матери: из верхнего конца на взмыленной лошади один за другим пронеслись верховые. Не переставая, они кричали:
— Казаки, казаки! Эй, люди–и, казаки едут!
Они промчались мимо. Одного я узнал. Он гулял на свадьбе у дяди Дениса. Верховые были из деревни Тучино.
— Ма–атушки! — взвизгнула Марья, жена убитого Ивана Беспятого, и упала.
У меня затряслись руки и ноги. Взглянул на мать.
Лицо у нее синее, как тканина. Тонкие губы дрожат.
Бом–бом–бом–бом! — гудел большой колокол.
— Мамка, не бойся, не тронут! — крикнул я и побежал к церкви.
Холодно, чуть занималась заря. Возле церкви народ. Бегали с места на место, что‑то кричали. Верхом на казачьих лошадях прискакали Лазарь и Харитон.
— Мужики! — закричал Харитон. — Что вы ералаш устроили!.. Прекратить звон! Скажите, чтобы перестали. Дружинники… десятники, соберите отряды… По местам! Крикните, чтоб перестали звонить!
Мы, куча ребят, вбежали в колокольню и, опережая друг друга, полезли наверх. На колокольне — Тимофей Ворон и Евсей. Они били в набат. Мы замахали руками, у Евсея вырвали веревку.
— Где казаки? — бросились мы к окнам.
— На бугре. Вон к Тучину спускаются.
В предрассветной заре едва видны дали. Но зоркий глаз Ворона заметил, как с горы медленно сползало что‑то грозное. Когда стих звон, Харитон крикнул нам:
— Видно?
— Видно, видно!
— Ну‑ка, мужики, по местам. Тимофей, Евсей, слезайте!
Громыхая по лестнице, мужики спустились, а мы, ребятишки, остались на колокольне. В окна дул ветер.
— В окопы, товарищи! — раздался грозный окрик Харитона. — Верховые, на коней! По местам! Умереть, так умрем, живы будем — увидимся. Кто хочет покинуть село — езжайте!
Харитон и Лазарь ускакали во второе общество. С колокольни нам видно, как народ — кто на лошадях, кто пешком, вооруженные длинными пиками и ружьями, побежали в верхний конец села, к кладбищу, где окопы. Вчера там установили пушки. Из них стреляли обрезками железа. Осколки долетали до бугра, где стояли щиты.
Скоро выехали на лошадях из второго и третьего обществ. Пешие побежали к окопам, верховые ударили левее, к оврагу. Там будет засада. Она расположена по обе стороны дороги.
Видны нам и окопы, и грозно — в два ряда — стоящие косо, остриями вперед — колья. Впереди кольев — солома. Под ней — бороны, собранные со всего села. Бороны разбросаны и по переулкам при въезде в улицу.
В селе проснулись все. Запрягали лошадей, сажали ребятишек. Сонные, ничего не понимая, ребятишки плакали. Одна за другой подводы рысью тронулись в нижний конец. Правили лошадьми или дряхлые старики, или бабы.
…Еще люди — с кольями, топорами, подавалками Прибежал Кирилл, за ним, прихрамывая, дед Никита. Возле нашей избы суетится мать, она кого‑то ищет.
Послышались выстрелы. Нет, это дядя Федор хлопает. Он зовет нас, подпасков. Он хочет выгонять стадо.
Я сбежал с колокольни. Мать, увидев меня, что‑то крикнула. В голосе ее слезы.
— Тятька где?
— Убежал.
— Куда?
— Туда! — махнула ода рукой к кладбищу.
— Воевать, что ль?
— Воевать, окаянный. С вилами.
Не до смеха мне, а чудно: отец наш побежал воевать.
— Ты, мамка, что будешь делать?
— Пес его знает.
— Бери девчонок, Никольку, Ваську, Фильку, возьмите каравай хлеба и бегите на Кокшай. Бабы туда двинулись.
— А ты?
— Я пойду стадо выгонять. Скот надо спасать.
Мать обрадовалась. Я вбежал в избу, обулся, схватил кусок хлеба и тронулся в верхний конец улицы, откуда мы ни разу еще не выгоняли стада. Навстречу рысью мчались коровы, вперемежку с овцами и телятами. Мельком заметил — многие коровы были недоены.
Скот будто тоже почуял тревогу. Ни одной коровы в огороде, ни одна не повернула домой. Смешанное стадо мычало, блеяло, ревело, телята жались к коровам.
Теперь нас, пастухов, всех вместе, девять человек.
Навстречу все бежали люди. Крича и храбрясь, пробежало несколько рекрутов с берданками.
«Что теперь делается там, в овраге, в окопах?»
У дяди Федора глаза красные, лицо испуганное. Подгоняли мы молча, стегали плетьми жестоко.
Возле кузницы брат Самсона Терентий раздавал пики. Самого кузнеца не было. Он, наверное, там, возле самодельной пушки.
Огромное стадо промчалось по переулку. Погнали его полем, как можно дальше от села.
— Слава богу! — проговорил дядя Федор, когда стадо погнали мимо лошадиного кладбища.
Тут дали скоту передышку. Овцы и коровы от сильного бега кашляли, чихали, как люди. Я посмотрел на кладбище. Был слух, будто тут закопали пристава, урядника и казачьего офицера. Вон две свежие насыпи.
— Передохнем, дальше угоним, — оглянулся старик на село. — Туда, под овраг.
Село видно наполовину, до церкви.
Подошел овечий пастух Михайло.
— У меня Санька тоже сел в окоп, — не то хвалясь, не то сокрушаясь, сказал он.
— Пропади все пропадом, — испуганно вздохнул дядя Федор. — Разгромят деревню.
— Наши тоже скоро не сдадут… Из Владенина на выручку бы успели.
— Побоятся.
— Что‑то пока ничего не слышно, — приложил Михайло ладонь к уху.
— Переговоры будут. Потребуют главарей выдать.
— На смерть?
— Знамо. Сибирью не отделаешься.
— На это наши не пойдут, — сказал Михайло.
Коровы, передохнув, начали есть. Солнце вот–вот выйдет. Дует ветер. Развести костер не из чего — ни деревца, ни сухого помета. Да и не до костра нам. Мы напрягли слух. Тишина пугала нас. Что‑то там делается — в селе, за селом? Я намекнул было старику, чтобы он отпустил меня, но старик сложил плеть вдвое и молча потряс ею. Я досадовал, что погнал стадо. Можно было бы спрятаться, не выгонять. И у меня созрел план. Вот бы мы вместе с Павлушкой, Степкой, Авдоней и другими ребятами засели в лесочке, в кустах, и как только казаки ворвались бы в улицу, мы осыпали бы их камнями из веревочных пращей. Кирпичей заготовили бы целую кучу… А теперь — сиди вот тут и зябни. Вспомнил отца, опять разобрал смех. И в то же время стало стыдно самого себя. Значит, отец не такой уж трус. Он не отстает от людей. Пошел туда, в окопы, с вилами. Отец сильный. У него огромные руки. Ничего, что он кстати и некстати шепчет молитвы.
— Чу! — шепнул Михайло, и мы замерли. — Никак стреляют?
Коровы, овцы и телята разошлись по полю. Мы не обращаем на них внимания. Я прилег ухом к земле. Чудится, будто земля тяжело дышит, что в ней бьется сердце. Нет, это я дышу, и в моей груди бьется сердце. Часто–часто, как в кузнице молотки.
— О–о-о! — воскликнули мы все сразу и посмотрели на родное село. Ничего не видно.
— Холостым, — проговорил Михайло.
— О–о! — воскликнули мы снова.
Раздался второй выстрел. Такие выстрелы мы, ребята, — да, наверное, и Михайло со стариком, — слышим впервые.
— Из пушек, — проговорил дядя Федор.
Опять тихо. Лишь эхо, гудя, уходило в поля и овраги. Я посмотрел на коров. Некоторые подняли морды, как бы нюхая воздух.
Мы испуганно вскочили. Донесся особый, отличный от первых двух, выстрел. Он был яростный, злой, с треском. А вот почти такой же второй, вот третий. Снова тихо.
— Что же это такое? — спросил Михайло. — Взрывы должны быть, а их нет… А–а, — догадался он, — это наши из самоделок пульнули.
Мы повеселели. Верно, вчера из них стреляли… Звук был не такой резкий, стреляли небольшими зарядами, а теперь, видно, заложили как следует.
— Зря торопятся, — сказал Михайло. — Подождать бы, когда ближе подъедут.
— Может, наскочили? — проговорил наш старик.
