Для китайской армии того времени подобные явления считались обычными, и сами китайцы на них просто не обращали внимания. Нас же это буквально коробило. Человек — тягло… Мы не могли представить себе большего унижения.
В любом китайском городе много рикш. Оборванные, полураздетые, они готовы за гроши подвезти вас куда угодно. Да и что рикше остается делать? Другой работы нет, а жить надо: дома голодная семья. Вот и приходится с утра до ночи караулить клиентов.
Мало кто из рикш имел свою коляску. Дорого стоит. Так дорого, что за всю бедняцкую жизнь не нажить столько денег. А за арендованную коляску надо отдавать богачу половину заработка.
Все рикши очень тощие люди. Глаза у них впалые, вены на руках и ногах вздуты. Остановится на минутку запаленный бегом человек, немного отдышится и снова бежит, обливаясь потом. А под паланкином, укрывающим от жгучего солнца, сидит господин и сердито ворчит, а то и понукает беднягу тростью.
Было много случаев, когда рикши предлагали нам: «Давайте подвезу!» Идет за тобой квартал,^другой и просит сесть в коляску. Просит потому, что ему надо заработать для скудного существования. Он хочет есть, этот задыхающийся человек.
Однажды Рычагову стало до того жалко рикшу, который преследовал его по пятам, что он согласился воспользоваться услугами. Не сел в коляску, конечно, а просто положил в нее свою шляпу, а сам впрягся вместе с рикшей. Как же обрадовался бедняк, когда русский дал ему десять долларов!
В другой раз не устояли перед просьбой рикши и мы: Благовещенский, Захаров, Смирнов и я. Рпкша, наверно, впервые в жизни смеялся от души. Чудаки же русские: деньги заплатили, а сами впряглись в коляску и по очереди везут друг друга…
В гостиницу возвратились поздно. Встретили нас учтиво. В порядке сервиса предложили фотографии полуобнаженных женщин: выбирайте, мол… И здесь, таким образом, человек был попросту товаром. Разумеется, никому из нас и в голову не пришло воспользоваться этим сервисом…
Кстати, не могу не упомянуть и о таком случае. Месяца через два после того, как мы прибыли в Наньчан, предприимчивый брат генерала Мао предложил осмотреть «заведение специально для советских летчиков».
Мы еще не были хорошо знакомы с китайскими порядками и довольно бесцеремонно выдворили этого господина. Узнав об этом, полковник Чжан рассмеялся и вызвался проводить нас на экскурсию в это «заведение». Ради любопытства согласились пойти. Встретила нас пожилая, не в меру располневшая хозяйка. Отвислые щеки ее лоснились жиром. Раскланиваясь, она провела нас в зал, где за стойкой подобострастно улыбался молодой с впду буфетчик.
— На втором этаже, — щебетала бандерша, — роскошные комнаты, а внизу ресторан, зал для танцев.
Стены зала были увешаны гравюрами, картинами, национальными вышив — ками, с потолка свисала богатая лю стра, окна зашторены тяжелыми цветными драпри. Пока мы рассматривали убранство зала, в дверях показались, кокетливо обмахиваясь веерами, молодые женщины. Мы сразу все поняли и, вежливо попрощавшись, направились к выходу. Удивленная «хозяйка» посмотрела на нас, как на чудаков, пожала своими полными плечами и, рассыпаясь в любезностях, проводила до крыльца.
Через две недели «за отсутствием клиентуры» заведение было закрыто, и мы организовали там общежитие для технического состава.
…Итак, на следующее утро мы отправились пароходом в Ханькоу. Янцзы поражала своей величавостью и стремительным течением. По ней сновали тысячи джонок. Река была не просто транспортной артерией, она кормила и поила бедняков.
Судно шло медленно, время от времени пугая гудками утлые джонки. Вскоре нас пригласили на обед. Английская фирма, в ведении которой находился пароход, предусмотрела все, чтобы пассажиры не испытывали неудобств. Просторный зал ресторана имел широкие окна, и отсюда можно было любоваться проплывающими мимо берегами.
На обед все клиенты должны были приходить одновременно — таков порядок. Блюда подавали быстро, их было много, но порции мизерные. И еще быстрее эти блюда убирали, независимо от того, съедена порция или нет. Такая форма обслуживания вызывала у нас улыбку.
Устроившись в Ханькоу в японском квартале, где в связи с войной не осталось ни одного японского жителя, мы чувствовали себя несколько отрешенно. Множество домов — и ни души. Впрочем, днем мы там почти не бывали. Едва поднимется солнце — мы уже спешим на аэродром. Надо проверить, достаточны ли запасы бензина, боеприпасов, подготовлены ли помещения для жилья, столовые. На это ушли не одни сутки.
И вот вечером 30 мая небольшими группами на малой высоте стали прибывать наши истребители. А на рассвете, как и планировалось, прилетели остальные. Всего на аэродромах Ханькоу собралось более ста «ястребков». С летчиками мы провели беседы, заблаговременно определили порядок действий, составили боевые расчеты — в то время это было очень важно: без радиосвязи командирам групп трудно руководить подчиненными в бою.
Наконец все готово. Экипажи у самолетов. Время тянется томительно медленно. Возникают сомнения: а вдруг японцы не прилетят? Не ошибочны ли сведения, которые мы получили? Тогда вся эта затея окажется никчемной.
Однако волнения были напрасны. Наша разведка сработала превосходно. Около 10 часов посты наблюдения донесли, что курсом на Ханькоу под прикрытием истребителей идут несколько крупных групп вражеских бомбардировщиков.
Над вышкой командного пункта взмыл синий флаг, предупреждая о боевой готовности, затем взвилась зеленая ракета — сигнал на вылет. Благовещенский, как всегда, взлетел первым.
Мы с инженером и полковником Чжаном направились к самолетным стоянкам. Надо было предупредить техников и механиков о возможном налете на аэродром, о необходимости быть готовыми к повторному обслуживанию машин.
Между тем истребители по заранее разработанному плану воздушного боя заняли исходное положение. Внизу И-15, на высоте четырех тысяч метров и выше — И-16. Японские бомбардировщики не показывались долго, зато на одну из наших групп неожиданно из‑за облаков начали пикировать искусно камуфлированные И-96. Оказывается, они подкрались на высоте около шести тысяч метров. И все же наши истребители сумели выйти из‑под удара невредимыми.
Замысел японского командования был понятен: сковать боем наш воздушный заслон и дать возможность своим бомбовозам прорваться к городу.
Но в схватку с ними вступило лишь несколько «ястребков», остальные силы приберегались для встречи главной ударной группы противника.
Когда наконец появилась первая девятка тупорылых двухмоторных машин, на нее стремительно пабросились истребители Зингаева. Вскоре два бомбардировщика, объятые пламенем, рухнули на землю. Одного из них, как выяснилось впоследствии, поджег сам Зингаев. Мы видели, как сбитый флагманский самолет прочертил в небе широкую черную полосу и упал на окраине города.
Чтобы легче вести оборону, оставшаяся семерка сомкнулась, но в результате непрерывных атак наших истребителей тут же рассыпалась и, беспорядочно сбросив бомбы, повернула обратно. «Ястребки» только того и ждали. Разрозненные, лишенные единого руководства, тихоходные бомбардировщики легко становились их добычей.
А на высоте завертелась такая карусель, что разобраться, где свои, где чужие, было невозможно. С той и другой стороны в бою участвовало не менее чем по сотне самолетов. Строй, конечно, распался, каждый действовал самостоятельно. Сверху доносился беспрерывный треск пулеметных очередей. Японцы теперь уже не рвались к Ханькоу, а, наоборот, оттягивались домой. Но это бегство обходилось им дорого.
Наблюдая за боем, я стоял на бруствере окопа и думал: «А где же еще две колонны бомбардировщиков, о которых нас предупреждали?» Позже я узнал от Алексея Сергеевича, что японцы, увидев советских истребителей, не решились идти на цель. В погоню за ними бросилась группа наших летчиков: упустить такую добычу было бы непростительно.
Вояж авиагруппы противника на город Ханькоу закончился бесславно. На земле пылало тридцать шесть костров. Вскоре мы узнали от полковника Чжана, что император Японии сместил нескольких высших чинов военно-воздушных сил за «подарок» в день его рождения.
В небе Ханькоу мы потеряли два самолета, а несколько машин противник основательно потрепал. Судьба жэ летчика Антона Губенко была неизвестна. До боли в глазах всматривались мы в белый от жаркого солнца горизонт. Что случилось? Сбит? Но тогда товарищи видели бы горящую машину. Увлекся боем, ушел далеко от аэродрома и на обратный путь не хватило горючего? С Губенко я успел подружиться и крепко переживал за него.
Долго стояли мы с врачом Журавлевым, охваченные тревожными раздумьями. Вдруг показалась черная точка. Она росла на глазах и наконец обрела очертания самолета.
