— Слева! — чуть слышно вымолвил Худяков и открыл огонь по новой группе лыжников.
Летчик и штурман не давали врагам поднять головы. Но финны, разгребая снег, подползали все ближе и ближе. У Стольникова кончились боеприпасы.
— Дай твой, — быстро выхватил он оружие у ослабевшего Худякова.
Теперь надо было стрелять расчетливо, только наверняка: патронов осталось очень мало. Казалось, надежды на спасение не было. Вдруг послышался шум моторов и в воздухе показались два И-16. Шли они ннзко, едва не задевая за верхушки деревьев.
— Наши! — радостно крикнул Стольников и, бросив мимолетный взгляд на Худякова, увидел в его глазах мелькнувшую искру надежды.
Стольников выпустил вверх ракету, но истребители и без того заметили экипаж, попавший в беду. Один из них стал вести огонь по вражеским лыжникам, другой ушел в сторону Ленинграда.
Спустя некоторое время пришла целая группа Р-5. Они встали в круг и открыли но залегшим в снегу шуцкоровцам прицельную стрельбу. Финны отступили в лес.
Стольников отбежал в сторону, лег на снег и широко расставил руки, чтобы показать направление захода па посадку. Вскоре три Р-5 пошли на снижение, а остальные продолжали прикрывать товарищей.
Когда Гу с лев и Худяков были посажены в кабины приземлившихся самолетов, Стольнпков подбежал к своему подбитому бомбардировщику, схватил пропитанный бензином чехол и чиркнул спичку. Над машиной взвилось яркое пламя.
— Скорей! — крикнул летчик третьего Р-5. Он помог Стольникову забраться в кабину и дал газ. После короткого разбега самолет взмыл в небо.
Тяжело раненного воздушного стрелка доставили в ленинградский госпиталь. Через месяц он был поставлен на ноги. Поправился и штурмаи. А некоторое время спустя вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР:
командиру экипажа бомбардировщика Стольиикову, штурману Худякову и стрелку — радисту Гуслеву присваивалось звание Героя Советского Союза.
Позже, когда наши войска продвинулись вперед, бойцы увидели наполовину сгоревший советский самолет, а неподалеку от него двадцать вражеских трупов.
Январская наступательная операция 8–й армии была возложена на 1–й стрелковый корпус и оперативную группу С. и. Денисова. Главный удар наносился в юго — западном направлении с целью помочь соединению командарма Ковалева деблокировать наши 18–ю и 168–ю стрелковые дивизии.
Окруженные гарнизоны продолжали обороняться, но силы их с каждым днем таяли. Мы делали все возможное, чтобы обеспечить попавшие в беду войска продовольствием, боеприпасами и горючим. Но помощь была недостаточной. Дело в том, что стояла ненастная погода. К тому же финны огнем своих зенитных средств не позволяли нашим самолетам снижаться. Была и еще одна трудность: враг нередко узнавал сигналы наших войск и, копируя их, вводил отдельные экипажи в заблуждение — часть грузов попадала не по назначению.
Боевые действия, связанные с освобождением окруженных гарнизонов, задержали начало решительного наступления. Сосредоточить войска в исходных районах мешали также морозы и бездорожье. Ставка разрешила отсрочить наступательную операцию Ковалева до наиболее удобного дня, ибо без содействия авиации усилия пехоты оказались бы малоэффективными.
12 февраля 1940 года из нашей армии развернули две — 8–ю и 15–ю. Вместо громоздких лыжных батальонов были созданы эскадроны, насчитывающие по 150 человек. Эти подразделения оказались более подвижными и боеспособными.
Стремясь повысить проходимость войск по глубокому снегу, командующий 8–й армией отдал приказ собрать в окрестных городах фанеру для изготовления снегоступов. Производство этих нехитрых, но весьма нужных в условиях снежной зимы изделий было организовано на заводах Петрозаводска. Для обеспечения безопасности бойцов при наступлении были сделаны бронещитки. Бойцы толкалп их по снегу впереди себя, защищаясь от ружейного и пулеметного огня.
Словом, была проведена тщательная подготовка к решительному наступлению.
2 марта в 8 часов 15 минут заговорили пушки. В артиллерийской подготовке участвовало 34 дивизиона. Продолжалась она до 10.00. Незадолго до ее окончания мощный десятиминутный удар по вражеской обороне нанесла авиация. В воздух были подняты все самолеты армии. А ровно в десять часов ударная группировка ринулась в атаку. Бойцы двигались по пояс в снегу, волоча за собой пулеметы, артиллерийское вооружение. Драться приходилось за каждый метр.
Наступление советских войск активно поддерживала авиация. Она уничтожала с воздуха укрепленные узлы врага, скопления его живой силы, препятствовала подвозу подкреплений.
Конец войны наступил неожиданно. Помню, я находился на каком‑то аэродроме. Подбегает дежурный по части и передает:
— Только что звонил командующий. Вас просят срочно прибыть в штаб армии.
Через час я был уже на месте. Иван Иванович Копец подал мне телефонограмму:
— На, читай.
Я впился глазами в неровные строчки и, признаться, не сразу поверил написанному: «В соответствии с договором между СССР и Финляндией о прекращении военных действий и о мире между обеими странами, на основании приказа Ставки Главного Военного совета боевые действия на всем фронте армии с 12.00 по ленинградскому времени 13 марта прекратить».
Основной козырь, каким империалистическая реакция считала Финляндию на севере, был выбит из ее рук. Наша граница отодвинулась далеко от Ленинграда.
Накануне Великой Отечественной войны я служил в Прибалтийском военном округе заместителем командира 6–й смешанной авиационной дивизии по политчасти. В ее состав входили шесть полков: 21–й и 148–й истребительные, 241–й штурмовой, 31–й и 40–й бомбардировочные и 312–й разведывательный.
Кроме того, в стадии формирования находились 31, 238 и 239–й истребительные и 61–й штурмовой полки.
Такая насыщенность Прибалтики авиацией объяснялась тем, что обороне северо — западного рубежа, прикрывавшего жизненно важные центры нашей страны, уделялось серьезное внимание. Каждый из нас, воинов приграничного округа, отчетливо сознавал, что он находится па боевом форпосте, почти в непосредственном соприкосновении с вероятным противником.
К тому времени в нашей дивизии, как и в других соединениях, началось обновление самолетного парка, а также реконструкция старых и строительство новых аэродромов. Но процесс перевооружения проходил довольно медленно. И это легко понять: авиационная промышленность только еще начинала перестраиваться на производ ство более совершенной техники и, естественно, в короткий срок не могла обеспечить ею боевые части.
Все это наложило своеобразный отпечаток на боевую подготовку и характер партийно — политической работы в полках. Личный состав знакомился с новыми образцами самолетов, настойчиво изучал опыт хасанских боев и войны с Финляндией, готовился дать врагу достойный отпор, если он нападет на Советскую Родину.
В том, что рано пли поздно нам придется драться с фашистской Германией, пожалуй, мало кто сомневался. В результате мюнхенского сговора уже состоялся империалистический раздел Чехословакии, немецкие полчища оккупировали Польшу.
Командиры и политработники 6–й дивизии всеми формами и средствами разоблачали звериный облик германского фашизма, призывали авиаторов быть бдительными, внимательно следить за происками агрессора, несмотря на то что 23 августа 1939 года между Советским Союзом и Германией был заключен договор о ненападении, а 28 сентября — договор о дружбе и границе между СССР и Г ерманией.
Как‑то вечером я задержался в кабинете комдива Ивана Логиновича Федорова. Предстоял партийный актив, на котором он должен был выступить с докладом. Мы посоветовались, кое‑что уточнили. Затем начался доверительный, чисто товарищеский разговор, какие нередко возникали между нами. Федоров был прямым человеком и говорил со мной всегда откровенно.
— Слышь, замполит, — «слышь» было его любимым присловием, — что будем делать дальше? Ну, выступлю я перед коммунистами, расскажу им о последних установках и директивах: не поддаваться, мол, на провокации, нам нужно выиграть время, а оно, как известно, работает на нас, и так далее. А потом? Немецкие самолеты все чаще нарушают государственную границу, ведут воздушную разведку, а катера, как тебе известно, заходят в наши территориальные воды. Открывать огонь по нарушителям запрещено. Единственное, что нам разрешается — подавать крылышками сигналы: пожалуйста, приземлитесь, господа фашистские летчики. Но ведь ни один экипаж еще нз подчинился этим вежливым командам…
Иван Логинович говорил горькую правду, и на его вопрос ответить было очень трудно. Собственно, такой во прос — а что же дальше? — возникал у многих. Как‑то я был на одном из аэродромов. Летчик, только что ходивший на перехват немецкого самолета, страшно негодовал:
