будет трудно объяснить некоторые пассажи в письмах, которые наверняка укажут на страну проживания адресата».
Тарасов ответил, не слишком скрывая негативные эмоции:
«Полученные от Вас указания ломают порядок связи нелегалов с семьями, запрещают мне принимать от них письма для родных. Ваше предупреждение о том, что в дальнейшем Вы не будете принимать и пересылать эти письма, ставит меня в исключительно трудное положение. Я оставляю за собой право оспаривать правильность этой директивы как вредной для дела и соображений человечности. До сих пор я следовал проверенному правилу: на встречах давал нелегалам письма родственников для прочтения, а потом забирал. Ответы наши товарищи писали в виде коротких записок прямо на встрече, в моём присутствии. Этот способ гарантировал от возможных потерь писем и их перлюстрации. Заменить эту личную связь короткими безликими стандартными телеграммами вредно, в том числе из-за отрицательного воздействия на моральное состояние нелегалов. Как можно убедить наших людей в том, что у нас «нет средств» для переправы писем? Зная их настроения, я пока не решился передать им данную директиву.
В этой связи конкретно о каждом из них:
«Рембрандт»: у него «дома» жена и ребенок, о которых очень беспокоится. Просит и настаивает на постоянной связи с ними. Хочет видеть письма, написанные лично женой.
«Оливер» – детей не имеет, но очень любит жену. Спрашивает о письмах от неё на каждой встрече.
«Патриот» – у него остались дома мать и младший брат, живущие где-то в провинции в тяжёлых условиях. Его отец умер от голода, братишка сильно ослабел. Нелегал убедительно просит переслать ему письма от них, а также сообщить мне их адрес, чтобы я смог послать за его счёт продуктовую посылку.
При этом направляю письма моих нелегалов родным».
В мае 1944 года Центр снова запросил отчёт о состоянии дел с нелегалами. Тарасов направил отчёты по каждому из них. Весьма критично, без дипломатии, он написал о ситуации с Томасом Боттингом – «Оливером»:
«Нелегал был переброшен в «Деревню» по плохо продуманной легенде, как беженец. В условиях здешнего беспорядка и наличия огромного количества эмигрантов «Оливеру» удалось достать настоящие внутренние документы для проживания. Мексиканские власти не обращают особого внимания на наличие подозрительных элементов в документах или на саму внешность иностранцев-беженцев. Только этим можно объяснить, что легенда «Оливера» с его «испанским происхождением», матерью-англичанкой и т. д. здесь прошла без явных проблем. Не проявляя активности, «Оливер» чувствовал себя неплохо, но как только он попытался устроиться на службу на одно из промышленных предприятий по своей профессии авиаспециалиста, возникли сложности. На заводах подобного типа владельцами часто являются американцы, их много на управленческих должностях. Если бы мы активно двигали «Оливера», он точно попал бы в разработку. Испанский «беженец» с ярко выраженной англо-саксонской внешностью и сильным английским акцентом не может не привлечь внимание американских конкурентов.
Агентурные пути для легальной переброски «Оливера» в «Страну» отсутствуют. Местное генеральное консульство США выдаёт визы только с разрешения Госдепартамента, и на каждого заявителя заполняются умопомрачительные анкеты. Агентурный подход к сотрудникам консульства практически невозможен: почти весь его состав – это кадровые конкуренты, враждебно настроенные к испанским беженцам, не говоря о том, что по этой категории лиц имеются специальные указания. Таким образом, до окончания войны и смягчения жёстких правил пограничного контроля надеяться на переброску «Оливера» не приходилось. Может быть, есть смысл подобрать для него документы на другую национальность? Его легенда была бы существенно усилена, если бы сюда была переброшена его жена-испанка».
Последнее предложение резидента Граур подчеркнул красным карандашом и сбоку приписал: «Ни в коем случае!»
Критическая оценка разведывательных перспектив «Оливера» оказалась правильной. В 1946 году он вернулся в СССР по советским документам. Жена, несмотря на переживания, связанные с трехлетним отсутствием Томаса, его дождалась. Для знакомых долгое отсутствие Томаса было легендировано работой за рубежом в качестве эксперта по ленд-лизу. Супруги оформили советское гражданство, получили квартиру, завели детей – двух мальчишек. В Горьком Томас восстановился на автозаводе, где был на хорошем счету как конструктор. Когда через шесть лет после возвращения из Мексики к нему обратились с предложением снова поехать на закордонную работу в «более подходящую страну», Томас отказался. Он был доволен тем, как сложилась жизнь, и новых приключений на свою голову искать не хотел.
Мнение о Хосе Санчесе – «Рембрандте» – у Тарасова сложилось не самое лучшее, хотя с документами и «крышей» дела у того обстояли терпимо. Хосе был снабжён надёжной карточкой эмигранта. По используемой легенде он не должен был скрывать, что находился в Испании, а потом оказался во Франции. Логично и то, что «из-за немецкой оккупации он перебрался в Мексику», где работает как художник, готовит выставку картин, получает стабильный доход от их продажи. Придраться вроде бы не к чему. Но, если руководствоваться принципом «Платон мне друг, но истина дороже», «Рембрандт» по многим параметрам своей личности не соответствовал требованиям, предъявляемым к нелегалам. Аргументов у Тарасова хватало:
«Я знаю Хосе Санчеса по «Строительству», – полгода он был моим подчинённым в Барселонской школе «наружки». Он ничем не выделялся, но «Швед» (Орлов) благосклонно относился к его сестре по имени Соледад. Она была его личным переводчиком. Хосе и его брат Луис (в настоящее время находится в Англии) пользовались привилегиями, разъезжали по своим делам и до самого бегства «Шведа» подчинялись только ему. Однажды без разрешения «Шведа» я послал братьев на операцию с Д-группой во вражеский тыл. Братья хорошо показали себя на этой операции и, я думаю, очень подходили для подобных дел, потому что ненавидели Франко, приказавшего расстрелять их отца.
«Рембрандт» – верный нам человек, талантливый, но типичный интеллектуал-художник, с детства пропитанный богемой. Любит комфорт, хорошую одежду, идеализирует каждую встречную женщину. Не обладает сильным характером. С общежитейской точки зрения он непрактичен. Жесткая дисциплина и спартанские условия нелегальной жизни будут его тяготить. Странно, что о нём не навели справки у кадровых работников, бывших на «Строительстве». Немыслимо доверять ему как нелегальному резиденту ценную агентуру.
В декабре 1943 года Хосе тяжело заболел, перенёс серьёзную операцию. Для ухода за собой «вызвал» из США хорошую знакомую («Грингу»), которая три недели ухаживала за ним. С нею нелегал познакомился на конференции Комитета политических эмигрантов (FUARE), куда не имел права соваться. Там он, конечно, встретил много людей, которых знал по «Строительству» и позже – по совместному пребыванию «Дома». «Гринга» вернулась в США. Вскоре нелегал от неё узнал, что «Гринга» ожидает ребенка. В начале апреля она вновь оказалась в Мехико: якобы развелась с мужем из-за беременности. Я спросил у Хосе: «Как же твоя настоящая семья, жена и ребенок?» Он ответил: «Гринга» знает, что у меня есть семья. Если жена объявится, то «Гринга» уйдёт без скандала». Ситуация создалась действительно тупиковая».
Тарасов
