Скворцов Александр
Я попал в 177-ю дивизию, в разведку. Пошли за языком, перешли реку, наблюдение вели, когда немцы меняются. Мы сумели взять языка, офицера. Возвращаемся обратно. Перешли реку Вуоксу, тут-то все и началось… Немец нас учуял и из шестиствольных минометов такой огонь открыл, какой нашей «катюше» не открыть. Вылез из реки — не помню как, помню только, как отправляли меня в Ленинград, в госпиталь. Нас в автобус всех запихали, довезли до Кировска. Там когда-то была церковь, потом — школа, в войну в ней организовали госпиталь, и нас всех туда положили. Мне ампутировали ногу. Через 3–4 дня — обход врача. Мне говорят: «Выписываем вас домой». Это было 28 декабря 1944 года. Дали мне приписное свидетельство, фуфаечку желтую, ноги завязали бинтами, костыли дали, конечно. Таким образом я закончил войну.
На подступах к финской границе советские войска встретили ожесточенное сопротивление. Наступление резко сбросило темпы. За 10 дней войска Ленинградского фронта продвинулись всего на 8 километров и не достигли даже главного оборонительного рубежа финнов — линии «Салпа». «Салпа» — в переводе с финского — засов. Линия обороны имела глубину несколько десятков километров. И она гораздо мощнее знаменитой линии Маннергейма, которую Красная армия штурмовала во время Зимней войны. Чтобы продолжать наступление, Говоров запросил подкрепление. Но теперь у Сталина были другие планы. Войска союзников уже высадились в Нормандии, началась гонка за Берлин. Сталин понимал: ключ к победе лежит не в Хельсинки, а в Берлине и приказал остановить наступление.
Снова начались мирные переговоры, и 19 сентября Финляндия вышла из войны. Это единственная страна — союзница Третьего рейха, от которой не потребовали безоговорочной капитуляции и руководство которой, включая главнокомандующего К. Г. Маннергейма, не предстало перед судом. Поведение финнов вызвало даже у такого несентиментального человека, как Сталин, определенное уважение. Статус страны, установленный договором о дружбе 1948 года, позволял финнам, в отличие от других народов, под контролем советских войск пользоваться благами капиталистической экономики и парламентской демократией. Финляндия сохранила независимость, и финский народный юмор отреагировал так на окончание войны: СССР победил, но Суоми заняла второе место.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Тиркельтауб Самуил
Перемирие с финнами было заключено в сентябре 1944 года. Они уже чувствовали, что немцам хана, да и их дела были не так хороши. Они стали раздавать русских пленных в качестве батраков по хозяевам-финнам.
Нас посадили в эшелон. На каждой станции одну теплушку выгружали. А мы по очереди подползали к зарешеченному окошку и смотрели, что там делается.
19 сентября 1944 года Финляндия вышла из войны
Русские выстраивались, на них набрасывалась толпа финнов, и каждый хватал того, кто казался посильнее.
Потом охрана сообразила, что так нельзя делать, и когда до нашей теплушки дошла очередь, нас построили и стали вызывать по списку, кто кому достанется. Прочитали мою фамилию и назвали одного из финнов. Выходит огромный старик, примерно метр девяносто ростом, килограммов 130 веса, и рядом с ним я… Общий хохот. Уж на что нам было невесело, а тут всем стало смешно, только хозяин был очень недоволен, что ему достался такой щуплый пленный.
Старика звали Юхо Кента, ему тогда было 64 года. Он посадил меня в двуколку, сам занял четыре пятых места, и через весь поселок Теува (он на юго-западе Финляндии, в 60 километрах от города Вааса) привез меня домой. Я подумал, что тут много народу живет, потому что это был огромный двухэтажный домина, метров 80–100 длиной, много окон, огромный двор, постройки для скота, а оказалось, что в доме живут только он с женой, две дочери и племянник.
Мне была отведена отдельная комната. Работал я батраком 6 месяцев. Ко мне относились очень хорошо. Я был как член семьи у них. За одним столом ели, вместе работали.
В лагерях нам подсовывали газеты, в которых рассказывалось все с точностью до наоборот. Когда я был у хозяина, пытался слушать радио. У него приемник стоял в большой комнате, но он не давал мне его слушать. Мне ничего не стоило включить его, но я не стал спорить.
Кроме меня, у хозяина было еще два батрака-финна. Они работали по очереди через день за то, что им в аренду сдали по две сотки земли. Финны на этой земле посадили картошку, а когда та поспела, стали просить у хозяина лошадь. Хозяин сказал мне: «Отвези, а потом приведешь лошадь». И я поехал к этому батраку с картошкой. Он не знал, куда меня посадить. Домишко очень бедный, но чистота — как у всех финнов, потрясающая. Стол выскоблен, вокруг все блестит. Он тут же послал хозяйку принести масла или сметаны, у них в доме ничего этого не было. Хозяйка принесла, но я есть не стал, потому что не был голоден. Так он не знал, чем меня ублажить. Принес приемник, говорит: «Слушай Москву». Таким образом только я и мог послушать.
Мне было 24 года, у меня было среднее образование: 10 классов и первый курс института, — достаточно способностей, чтобы за полгода выучить финский язык. И я там был единственным русским, на родном языке говорить не с кем было.
В первых числах октября 1944 года всех пленных собрали, привезли на станцию в Теува, погрузили в эшелон и отправили на границу к Выборгу. На границе финны одели нас почему-то в английскую форму. Когда нас приняла советская сторона, нас первым делом завели в полевую баню. Мы разделись, помылись, а уже обратно нас к одежде не пустили. Мы голенькие, без ничего оказались на другой половине, где нам выдали новую одежду. А у кого что было с собой, забрали. Единственное, отдавали по просьбе фотографии родных и близких. Все остальное осталось на «грязной» стороне бани, так сказать.
В Выборге мы пробыли несколько дней в лагере, потом нас снова погрузили в эшелон и — кого куда. Я попал в концлагерь на полярном Урале, на станции Половинка, в шахте работал. То есть из финского плена попал в наш.
В финском лагере было хуже только потому, что там чужая сторона. У нас, правда, кормили немножко лучше. Рано утром загоняли в шахту, целый день мы там работали, вечером поздно возвращались и — спать, на следующий день то же самое.
Мне повезло, что наша контрольная комиссия потребовала у финнов картотеку военнопленных. В моей карточке было записано два побега и, кроме того, было ясно, как я попал в плен — с «Иосифа Сталина». Поэтому я просидел в лагере всего около 4-х месяцев, потом меня расконвоировали, но без права выезда в другой район и без документов. Когда я вышел за ворота, там уже стоял человек, который сказал: «Ну куда ты пойдешь? Давай завтра на работу, на свое место. Мы тебе дадим жилье в бараке, будешь зарплату получать, жить как вольный человек».
Я написал домой, но мои из Ленинграда эвакуировались. Случайно письмо нашли знакомые, сообщили родным. Мать была жива и дядя. До войны я работал на заводе электромонтером, а дядя был начальником цеха. Завод эвакуировали в Челябинск. Родственники мне прислали вызов от завода, я приехал в Челябинск. Там проработал до сентября 1945 года, то есть победу встречал уже в Челябинске.
Шульц Нина
Жителей финских деревень Ленинградской области выстроили в колонны. Колонна из русских шла в Эстонию. Люди других национальностей (немцы, финны) шли в сторону Луги, их отправляли в Германию.
Весь путь до Эстонии мы проделали пешком. У меня сохранился дневник, в котором я писала: 7 километров, 12, 10, — столько мы в день проходили. В Эстонии нас наконец-то посадили в поезд, это было шикарно. Телячий вагон, и двери закрываются. Привезли нас в лагерь на остров Пакрисаари, это район города Палдиски, недалеко от Таллина, и там мы были примерно месяц, вот там-то люди умирали…
Может я ошибаюсь, прошу прощения, но нам говорили, что отступая, русские отравили продукты. И это правда, даже из нашего круга умер дядя Коля, и еще один человек. Они ели отравленные продукты, а мы — нет, поэтому остались живы.
Потом было, как, наверное, в любой оккупационной зоне: нас привезли на станцию Кейла (это 25 километров от Таллина), выставили всех на перрон, и началась ярмарка. Эстонские хозяева выбирали себе рабочую силу.
Нас с мамой долго не брали, мы остались одни на перроне. Мама была туберкулезница, она не могла ни лошадь запрягать, ни корову доить, и я была маленькая, тоненькая. Потом одной хозяйке никого не досталось, и она нас взяла. Я у нее работала только 2 месяца, потому что было очень тяжело, я не выдержала, убежала.
Эстонцы были лютыми хозяевами, они меня зимой, в холод не одевали. Держали 12 коров, и я их всех доила, поила. А от роду мне было всего 14 лет. Я от нее убежала в телятник, спала с телятами на соломе, с ними очень хорошо было, они теплые, мягкие. Потом меня подобрал пастор Йоганн Эстрейнтам, у которого я жила полгода. У него хозяйство было поменьше, только 6 коров и 2 лошади, мне легче было.
