Эстонцы были лютыми хозяевами, они меня зимой, в холод не одевали. Держали 12 коров, и я их всех доила, поила. А от роду мне было всего 14 лет. Я от нее убежала в телятник, спала с телятами на соломе, с ними очень хорошо было, они теплые, мягкие. Потом меня подобрал пастор Йоганн Эстрейнтам, у которого я жила полгода. У него хозяйство было поменьше, только 6 коров и 2 лошади, мне легче было.
А потом немецкие оккупационные войска заключили какой-то договор, по которому население бывшей Ингерманландии стало принадлежать финнам. Нас, 60 тысяч ингерманландцев, собрали из Эстонии, Латвии, Ленинградской области и на кораблях переправили на полуостров Ханко. Там мы месяц находились в карантинном лагере, а потом нас снова выставили на продажу, как теперь говорят. Меня в числе 20 человек выбрал очень приличный хозяин, у которого мы работали примерно 2 года.
Поскольку мне было всего 14 лет, хозяйка и хозяин меня пожалели, я работала на кухне. Там я научилась очень многому, потому что приходилось кормить 12 рабочих, мыть посуду, варить кофе. Там я научилась варить кофе с солью, до сих пор так и делаю, я думаю, что все в мире так делают. Хозяин был нами доволен, потому что ингерманландцы — люди очень трудолюбивые, неприхотливые. Первый год нам не платили денег, мы работали только за еду, а на второй год стали платить маленькую зарплатку. Я на первые деньги поехала на велосипеде в город — это примерно 30 километров — и сделала себе химическую завивку. В Финляндии уже было спокойно.
В сентябре 1944 года было заключено перемирие, Финляндия вышла из войны и должна была всех нас вернуть. Из 60 тысяч вернулись примерно 55 тысяч, остальные там убежали. Тех, кто был в южной Финляндии, собрали на станции Хювинкя, посадили в телячьи вагоны. Это были обычные вагоны, в которых возили бревна, сено, уголь. Сверху — 2 маленьких окошечка, тяжелые двери, которые закрывались на большие замки. Соломой все постелено, чистенько, в углу — дырка для всяких надобностей, так и едем.
Согласно договору между СССР и Финляндией, людям при выезде разрешалось взять с собой что угодно. Поскольку моя мама была маленьким тщедушным человечком, мы не взяли ничего, только 5 банок брусники и велосипед шведского производства без шин, он считался очень хорошей моделью, но шин-то не было, еще мы взяли 2 пилы шведские. А люди везли кто корову, кто лошадь, кто печку. Это им хозяева давали.
Нас привезли в Ленинград. Мы думали, что сейчас откроют двери, и мы пойдем в свои деревни: я в Петергоф, кто-то в Тосно, кто-то в Шапки. Ничего подобного. Всех согласно указу от ноября 1944 года отправили в ссылку, расселили по 5 областям: Калининской, Псковской, Новгородской, Великолукской, Ярославской. И валила я лес в колхозе больше года. Вот так.
Казаев Петр
Простых заданий на войне не бывает. Уже после снятия блокады и перемирия с Финляндией мне в Кронштадте дали задание привести большую десантную баржу. Их было три, две уже погибли, осталась последняя. Она по водоизмещению была в 10 раз больше моего корабля. Я ее вел по финским шхерам. Довел до Хельсинки, там размещался штаб группы шхерных кораблей, который заведовал восточной частью Финского залива. Узнал там обстановку и повел баржу до Ханко. В Ханко мне дали 6 «морских охотников» для охраны. Нужно было пересечь море от Ханко до эстонских островов. Примерно посредине пути мы попали в засаду подводных лодок, их тогда называли волчьей стаей. На перекрестках фарватеров 10–15 подводных лодок окружали большой район и тех, кто попал в этот круг, волчьей стаей торпедировали, уничтожали. Вот и я попал. Баржу утопили, а мой корабль остался цел. А немцы по радио сообщили, что подбили два больших военных корабля русских. Я пробомбил этот район, объявил атаку подводных лодок. Катера мы спасли, весь личный состав, включая командира баржи с перебитым позвоночником, перегрузили ко мне на корабль. Погибли только 3 или 4 человека, которые находились в трюме в момент взрыва. Прибыли к месту назначения, и мы с командиром охраны поехали к Трибуцу доложить, как дело было. Трибуц оценил, что мы действовали правильно. Что ж сделаешь, что баржу потеряли, война есть война.
В Кронштадт я пришел месяца через полтора после этого случая, потому что еще ряд операций выполнял. У меня на обратном пути чуть корму не оторвало. При подходе к тому месту, где мне баржу потопили, я давал средний ход. На корме с двух бортов размещались по 5 глубинных бомб, по 80 килограммов взрывчатки в каждой. Всего — по 400 килограммов взрывчатки. И эту тележку с большими бомбами глубинными вырвало вместе с палубой, такой был шторм. Это было 6 ноября 1944 года. Весь буксир от покойницы-баржи, трап, лееров метров 25 и все, что находилось на палубе, смыло и намотало на правую машину. Я построил личный состав, провели торжественный подъем флага (по случаю праздника 7 ноября), небольшой митинг. Я поставил задачу: освободить правый винт, иначе мы не на ходу. Вынесли графин спирта на борт, смастерили легкий водолазный костюм. Размотали, освободили правый винт. В Кронштадт прихожу, а на меня там смотрят косо. Оказывается, весь Кронштадт знал, что я утоплен. А я вдруг появился.
После того как было остановлено наступление на Финляндию, немецкая линия «Пантера» продержалась недолго. Уже 17 июля 1944 года советские войска прорвали ее, 22 июля форсировали реку Великую и на следующий день освободили Псков. 26 июля красный флаг был поднят над Нарвой. Ленинградскую область полностью освободили от немецких войск.
29 июля наступающие советские войска вышли к Рижскому заливу. 30 дивизий группы армий «Север» оказались отрезанными на Курляндском полуострове. Противники поменялись местами. 300-тысячная Курляндская группировка, как и блокадный Ленинград, снабжалась водным путем — через Балтийское море. Войска Ленинградского фронта сжимали кольцо около девяти месяцев. 8 мая 1945 года командующий Ленинградским фронтом Леонид Говоров принял безоговорочную капитуляцию штабов 16-й и 18-й немецких армий. Тех самых, которые должны были взять Ленинград.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Белоусова Татьяна
После Карельского перешейка, когда освободили Выборг, мы пошли на Прибалтику. Очень тяжелые бои были под Нарвой. Когда взяли Нарву, летом 1944 года, там камня на камне не осталось. Весь город был разбит. Мы двигались по Прибалтике. Самое страшное было под Ригой: мы увидели лагерь смерти[51]. Это огромный кусок огороженной земли, с большими ямами. Немцы не успели сбросить убитых в ямы. Там были и гражданские, и военные. Нам навстречу вышло три человека, которые совершенно случайно спаслись, потому что их сбросили ранеными, и они из-под трупов вылезли нам навстречу. Благодарили со слезами на глазах, что мы наконец пришли и их освободили.
К прибалтам, по-видимому, немцы очень хорошо относились. Когда мы попали в Риге на базар, мы были потрясены. Там стояли женщины в белых крахмальных фартуках, спокойно варили кофе, чай, делали какие-то пирожки, продавали мясо. В общем, создавалось впечатление, что никакой войны тут не было. Совершенно. Местное население к нам плохо относилось, стреляли отовсюду: с крыш, из подвалов.
Вместе с нашей дивизией шел прибалтийский корпус. Он в занятых городах оставлял людей, которые должны были там организовывать исполкомы, райкомы и так далее, начинать мирную жизнь.
Басистов Юрий
В самом конце войны, когда два Прибалтийских фронта слились в Курляндии и объединились в составе Ленинградского фронта, там снова появился Говоров.
В Курляндии наш отдел занимался идеологическим и психологическим воздействием на противника всеми доступными силами и средствами, для того чтобы поколебать немецкий дух сопротивления и поселить уверенность, что война для них проиграна.
Мы разработали листовку, в которой говорилось об условиях капитуляции и об отношении наших к военнопленным. Под текстом стояла подпись командующего войсками Ленинградского фронта Говорова. Тем самым она приобретала особый вес.
7 мая Говоров подписал приказ о капитуляции немецких войск в Курляндии. Приказ этот мы быстро перевели на немецкий язык, отпечатали массовыми тиражами и распространили по всему фронту. Немцы начали сдаваться в плен. В наших передовых частях появились указатели: «Здесь можно перейти в плен».
Кончилась война. Ленинградский фронт превратился в Ленинградский военный округ. Я был офицером штаба и очень удивился, когда в начале августа 1945 года меня вызвали к командующему. Я явился в приемную на Дворцовой площади. Адъютант доложил, впустил к командующему.
Я представился. Говоров очень кратко сказал: «Мне доложили, капитан, что вы говорите на английском языке». Я немножко запнулся. «Товарищ командующий, вообще-то во время войны моим рабочим языком был немецкий, английский я подзабыл». — «Ну, ничего, — сказал он. — Дело в том, что в Ленинград приезжает маршал Жуков и с ним приедет американский главком, генерал Эйзенхауэр. Вот вы будете моим переводчиком и адъютантом». — «Слушаюсь, товарищ командующий».
