— Интересно, кто это «я»? — съязвила Мойра.
Из-за барака показалась голова Бола, он виновато оглядел нас пятерых и послал мысль: простите. Потом он подскочил к нам, и мы принялись бурно обсуждать то, что случилось.
Больше нас так не разделяли.
* * *
Дорога огибала Капустное озеро, словно гигантская буква С. Озеро было искусственным, и все же это была целая экосистема со своими обитателями — последними достижениями генной инженерии. Баскины занимались ею по заказу Верховного департамента экологии, стремясь создать экосистему с биомассой в двадцать пять бригов. Здесь было всё — от бобров и змей до комаров. Целые полчища комаров…
Взрослые бобры не обращали никакого внимания на наше бултыханье в озере, зато бобрята пришли в совершенный восторг. Эти создания рождались всегда по четверо, квадратами, и мысли их скользили по воде бензиновыми радугами. Мы почти понимали их — но только почти. В воде наши собственные феромоны совершенно бесполезны, и даже с помощью сенсорных подушечек понимать друг друга непросто. Закроешь глаза, нырнешь поглубже — и кажется, будто ты не часть чего-то общего, целого, а лишь одинокая, бессмысленная протоплазма…
Стром терпеть не мог плавать. Но раз уж все мы окунулись в озеро, он тоже туда залез — просто чтобы оказаться рядом. Я знала, почему он боится воды, и понимала его, как саму себя… и все-таки посмеивалась над ним.
Мы плескались в озере, стягивая в воду трухлявые бревна и пытаясь утопить их в иле, пока взрослые бобры не начали сердито распекать нас на примитивном языке жестов: Нет! Мешать работа! Испортить дом! Сказать Баскинам!
Тогда мы выбрались на берег и стали сушить мокрую одежду в лучах вечернего солнца. Вскарабкавшись на яблоню, Мануэль насобирал для нас спелых плодов. Мы немного отдохнули. Пора было возвращаться на ферму. Стром скатал несколько воспоминаний в клубок.
Это для Мойры, — объяснил он.
Кванта вдруг насторожилась, и мы все это почувствовали.
Дом, — послала она нам. — Раньше его здесь не было.
Она сидела высоко на берегу, и мне пришлось подождать, пока ее мысли доберутся до меня сквозь влажный, густой от цветочной пыльцы воздух. На другой стороне озера, напротив бобровой плотины, действительно стоял маленький домик, почти незаметный среди тополей, засыпавших землю снегопадом пуха.
Я попыталась вспомнить, был ли он здесь прошлым летом, но тогда никто из нас не смотрел в ту сторону.
Это Баскины выстроили себе дачный домик, — подумал Стром.
Зачем, если у них есть нормальный дом в миле отсюда? — ответил Мануэль.
Может, это домик для гостей, — подумала я.
Пойдем посмотрим, — предложил Бола.
Никто не возражал, хотя я, разделяя всеобщий энтузиазм, все же подумала: Что сказала бы Мойра?
Но ее здесь нет.
Перепрыгивая с камня на камень, мы перебрались через впадавший в озеро ручеек. Земля под тополями больше всего походила на клочковатый белый ковер. В неуспевшей просохнуть одежде было прохладно. Мы переступили через колючие побеги плюща и обогнули ствол ядовитого дуба с пятиконечными листьями.
Возле дома, в тени, был припаркован флаер.
Коноджет 34 J, — сообщил Мануэль. — Полетаем?
Управление небольшими летательными аппаратами мы проходили еще в прошлом году.
Земля возле дома была расчищена от кустарника, а на освободившемся месте вдоль стен хозяева разбили цветочные клумбы. Перед домом, на самом солнцепеке, выделялся прямоугольник огорода: помидоры, тыквы, кабачки и фасоль.
— Это не летний дом, — сказала я вслух, поскольку Кванта была сейчас вне поля зрения. — Здесь кто-то живет.
Мануэль пошел вдоль огорода, чтобы поближе взглянуть на флаер. Я чувствовала, что машина ему нравится, он испытывал явное удовольствие от ее мощи и изящества форм.
— Эт-то что еще за мелюзга тут шастает?!
Мы аж подпрыгнули, когда дверь дома с грохотом распахнулась и прямо на нас выскочил человек. Стром машинально сгруппировался в защитную стойку, наступив при этом на куст томата. Я это заметила, и он тут же переставил ногу, но от глаз незнакомца происшествие тоже не укрылось. Он нахмурился.
— Какого черта!
Мы выстроились перед ним: я в голове фаланги, Стром слева и чуть позади, за ним Кванта, Бола и последним Мануэль. Место Мойры справа от меня пустовало.
— Та-ак… Топчемся, значит, по чужим овощам. Ну и как вас называть после этого?
Одетый в коричневую рубашку и рыжие штаны человек был молод, темноволос и болезненно худощав. Сначала мы решили, что он интерфейс своей цепочки, но тут же заметили, что у него нет ни сенсорных подушечек на ладонях, ни феромонных канальцев на шее… Никаких признаков дружелюбия в его действиях тоже не наблюдалось: он успел выругаться трижды, прежде чем мы произнесли хоть слово.
— Простите, что испортили ваше растение, — сказала я, подавляя желание разлить в воздухе аромат примирения. Он все равно не понял бы. Это был одиночка.
Человек перевел взгляд с загубленного помидора на меня, потом снова на помидор.
— Проклятые цепочки… — прорычал он. — В вашу программу что, забыли вложить элементарную вежливость? А ну проваливайте с моего участка!
Бола хотел возразить, что вообще-то эта земля принадлежит Баскинам, но я лишь кивнула и улыбнулась:
— Еще раз простите. Мы уже уходим.
Пока мы отступали, он не сводил с нас глаз. Нет, не с нас. С меня. Он разглядывал меня, и я чувствовала, как темные глаза буравят меня и видят то, чего я вовсе не собиралась показывать. Щеки залил румянец, и в тени вдруг стало жарко. В этом взгляде была неприкрытая сексуальность, и в ответ я…
Я поспешила подавить свои чувства, но остальные все же успели их уловить. Я тут же закрылась наглухо, однако укоризненный запах Кванты, а потом и Мануэля уже просочился в меня… Я бросилась к лесу, и звеньям моей цепочки ничего не оставалось, кроме как последовать за мной.
* * *
Отзвуки их злости мешались с моим чувством вины. Мне хотелось ругаться, кричать, драться… Мы все были наделены сексуальностью, и вместе, и порознь, но… Я весь вечер была как на иголках. Матушка Редд, может, что-то и заметила, но ничего не сказала. В конце концов я поднялась по лестнице к Мойре.
— Только близко не подходи, — прохрипела она.
Я села на стул у двери. В комнате стоял запах куриного бульона и пота.
Мы с Мойрой близнецы, единственные в нашей цепочке. А вообще мы не очень-то похожи. У нее волосы коротко остриженные, а у меня до плеч, только цвет одинаковый — каштаново-рыжий. Мойра весит фунтов на двадцать больше, и лицо у нее пошире. Скорее, нас можно принять за двоюродных сестер, чем за двойняшек.
Она приподнялась на локтях, пристально на меня посмотрела и снова рухнула на подушку.
— Что это у тебя вид такой несчастный? — спросила она.
Я могла поведать ей обо всем, коснувшись ее ладони, но Мойра ни за что бы меня к себе не подпустила. Можно, конечно, втиснуть всю эту историю в пучок феромонов, но я не была уверена, что хочу рассказывать ей абсолютно все. И я сказала вслух:
— Мы сегодня видели одиночку.
— Да ну?
Язык слов — такая ненадежная штука! Без взаимопроникновения мыслей и чувств разве можно понять, что таится под маской слов — цинизм или искренность, интерес или скука?
— Там, за озером. Там стоял такой дом… — Я создала мысленный образ и позволила ему просочиться наружу. — Как неудобно! Можно мне просто дотронуться до тебя?
— Ага, конечно! Сначала я, потом ты, потом кто-нибудь еще — и через две недели, когда начнется семестр, мы все свалимся с температурой. Нет, нам никак нельзя болеть.
Этой осенью нам предстояла подготовка к невесомости. Говорят, вот тут-то и начинается настоящий отсев: учителя решают, какие цепочки пригодны к управлению космическим кораблем, а какие нет.
Мойра кивнула:
— И кто же он, этот одиночка? Луддит? Или христианин?
— Ни то, ни другое. У него есть флаер. И он ужасно рассердился за то, что мы наступили на его помидор. И… и он смотрел на меня.
— Конечно, смотрел. Ты ведь наш интерфейс.
— Нет, ты не понимаешь. Он смотрел на меня. Как на женщину.
Повисла пауза. Затем Мойра сказала:
— Вот как. И что же ты…
Краска опять залила мне щеки.
— Я покраснела.
— Ага. — Мойра принялась задумчиво разглядывать потолок. — Видишь ли, мы ведь все обладаем определенной сексуальностью — и как личности, и вместе…
— Только не надо читать мне лекцию.
Мойра иногда бывает такой занудой…
Она вздохнула:
— Прости.
— Да ладно, забыли.
