«показаний» пропавшей сквозь землю Марины и материала от пропавшего сквозь землю Алексеева. О чём-то это да должно было говорить, разве нет?
Он, конечно, разыщет и одну, и другого. Он заставит их рассказать ему правду.
Но это будет потом.
Сейчас…
Его завороженный взгляд снова, будто сам по себе, приковался, к стройной линии шеи, опустился ниже, и сердце ускорило ход.
Сейчас он был там, где ему самое место. И он не собирался упускать этот момент.
— А ты?
Длинные ресницы дрогнули.
— Я?..
— Да. Ты поверишь в то, что я готов поверить всему, что ты сейчас скажешь?
Это было мучительно — заново прокладывать, казалось, давным-давно проторённый путь. Заново учиться доверять друг другу, слышать друг друга. Особенно сейчас, пока в их сложном уравнении по-прежнему оставалось несколько неизвестных.
— Н-никогда не могла бы подумать, что ты поставишь вопрос именно так.
— Времена меняются, — он хрипло выдохнул, — а с ними меняются люди.
И, кажется, ему удалось её убедить.
Она рассказала ему о разговоре. Рассказала, что эта дрянь наговорила. Неудивительно, что сбежала. Правильно сделала. Если бы сейчас он точно знал, где скрывается Игнатьева…
— У меня она больше не работает, — процедил он, когда Лиля замолчала. — Я решил это ещё сегодня днём.
— Ты… серьёзно?
Он посмотрел ей в глаза. Только сейчас заметил, что бледные щёки намокли, осторожно, едва касаясь пальцами прохладной кожи, стёр слезинки с её лица.
Её вопрос был совершенно лишним.
Она уже и сама это понимала.
— Меня это жутко взбесило, — Герман сглотнул, отводя взгляд. — До белого каления довело.
— Что именно?..
Он так и не смог приказать себе остановиться, поэтому придвинулся ближе, обнял за гибкую талию.
— Твои подозрения. То, что я мог к ней вернуться…
Кажется, она тоже теряла контроль.
Её дыхание участилось, от расширившихся зрачков глаза казались тёмными, как два губительных омута.
Её ладошки упёрлись ему в грудь, но с такой нерешительностью, что это только сильнее его заводило.
Она сейчас не ему не доверяла. Она не доверяла себе.
Халат от движения сбился сильнее, почти обнажив её левую грудь.
Почти, но воображение уже рисовало нежную кожу под нетерпеливыми пальцами. Спелую тяжесть в его ладони.
И он сатанел от желания.
— Герман… н-не думаю…
— Не думай, — шепнул он. — Прошу тебя, не думай.
— Но…
Кажется, она всё ещё не верила. Не доверяла.
Но доказать-то очень легко.
Он порывисто схватил её руку и, не церемонясь, провёл ею вниз по своему животу, заставил пройтись её пальцами ниже. Чтобы она поняла, как нужна ему. Прямо здесь и сейчас.
Не Марина, чёрт бы её побрал, не кто-либо ещё.
Она. Только она.
Она с тех пор, как он её увидел, и навсегда.
— Прошу… тебя, — хрипло выдохнул он. — Пожалуйста…
Она застыла, но руку не отнимала. Дышала очень часто и тяжело. Зрачки уже во всю радужку.
Она хочет, чтобы он умолял? Он готов. Потому что терял голову от напряжения.
И она больше ничего не сказала.
Потянулась к пряжке его ремня, и с его губ сорвался рваный стон предвкушения и благодарности.
Его умелые пальцы — сильные и требовательные — в считанные секунды справились с затянутым на узел поясом. Тяжёлые полы халата распахнулись. И я не удержалась от прилива безотчётного стыда. Попыталась прикрыться.
Герман не позволил мне это сделать. Он удержал мои руки и теперь жадно рассматривал меня, будто видел впервые. Будто мир вокруг просто перестал существовать.
Потому что был голоден. По-настоящему голоден.
Не притворялся.
Ведь если бы… если бы с Игнатьевой у них что-то всё-таки было, разве смотрел бы он на меня вот так…
Или я только хотела себе внушить подобное? Чтобы потом оправдать своё грехопадение, свою досадную слабость.
Вряд ли. Потому что его сильные пальцы, накрывшие мою грудь, ласкали нежно и осторожно, но подрагивали от возбуждения.
И, кажется, это последнее, что я сумела понять.
Потому что он наконец накрыл мои губы своими, его язык проник в мой рот, и я затерялась в собственных ощущениях.
Его жадные руки скользили по моей обнажённой, пылающей коже, мои пальцы запутались в его волосах.
Наше рваное дыхание заполнило комнату, на смену ему спешили протяжные стоны. Я силилась что-то сказать, но способность мыслить безнадёжно тонула в необходимости чувствовать.
Я хотела его. Невзирая на всё, что творилось, хотела безумно.
Споры, ссоры, выяснение отношений и возможный разрыв… даже это сейчас не могло нас остановить.
Но сегодняшний наш разговор дарил мне надежду. Если бы Герман не отважился мне открыться, я бы не осмелилась надеяться, но сейчас…
Сейчас всё могло измениться.
Как менялась реальность, каждый раз, когда мы были вместе. И сейчас — ближе чем когда-либо.
Он рядом, он со мной, он… во мне. И я тону, тону, тону в захлестнувших меня волнах слепящего наслаждения.
Дальше — лишь дрожь наших сплетшихся тел, лихорадочный шёпот, горячее дыхание на укрытом испариной теле и яркое освобождение…
Утро застало меня в полудрёме. Тело приятно отяжелело от ночных сумасшествий. Я задержалась на границе сна и реальности, не спеша выныривать из этого блаженного состояния.
Внешний мир в последнее время был ко мне слишком жесток. Я хотела ещё хоть ненадолго вообразить, что всё хорошо. Что я могу бесконечно наслаждаться покоем.
Но сквозь эту благостную дрёму я всё-таки услышала, как зазвонил телефон Германа. Он вздрогнул, едва слышно чертыхнулся и поспешил убрать звук. Потом всё-таки выбрался из постели.
Постель…
В памяти всплывали обрывки воспоминаний.
Бесстыдные, жаркие, сладкие…
Муж внёс меня на руках в нашу общую спальню, где мы не спали с тех пор, как…
Ох нет, не сейчас. Я вспомню об этом, когда проснусь окончательно. Когда настанет время вернуться к реальности.
Не сейчас.
Герман, вышедший в смежную со спальней гардеробную комнату, приглушённо отдавал какие-то распоряжения. Даже если бы я захотела, не смогла бы разобрать ни слова из сказанного.
А спустя пару минут он в полутьме склонился ко мне и, думая, что я сплю, прижался губами к моему виску.
Я невольно задержала дыхание в надежде, что его поцелуй получит естественное продолжение.
Но как оказалось, поцелуй был прощальным.
Буквально пара мгновений — и я осталась в спальне одна.
Герман тоже здесь не ночевал, поэтому наверняка отправился приводить себя в порядок в свою холостяцкую спальню дальше по коридору.
Что заставило его сорваться ни свет, ни заря? Что-нибудь исключительно важное по работе или…
Неужели что-то случилось?..
Думаю, если бы что-то критически важное, он всё-таки меня разбудил
