теперь нам с ним… «в берлоге» –
я скажу, раз мы одни, –
в общем, с ним – не по дороге».
Шеф: «Спасибо. Извини…»
Тут парторг (да шут с ним, с чином!)
вдруг пустился в дробный пляс:
человек растёт! – причина,
а работа – как без клякс?
40
Счёт по осени цыплятам –
поговорка та верна.
Поразъехались ребята.
Иванов над «новым братом»
стал как главный старшина.
Бригадир! – размах, объёмы…
Всё ж поставил на своём он,
не смирился с «шефской бурсой»:
комбинат учебный, курсы,
и теперь он металлист.
Ничего специалист:
режет, варит сталь, на сборке.
Нет, не просто – взял, мол, «корки»
или что там от пижонства –
с целины ж ещё знакомство!
Чуть грузней стал, вид так – в теле.
А ребята – черти в деле!
(Это ж дело, не задворки –
тьфу, не сглазить наговоркой!)
Соль поела – тоже корм ей! –
службы форму, срок велит.
Ну да что те сроки-нормы –
сами «шьют» стальные формы
для колонн бетонных, плит.
Вот она, пошла голуба!
Кран натужно на прицеп… –
свай на корпус, плит для клуба…
Успевайте, Нади-Любы,
подключайте виброцеп!
Вот они, цехов громады!
Флаг победы реет ал –
крови цвет, и цвет помады,
(то и это равно надо).
Уж пошёл, пошёл металл!
Хочешь – делай чашки-ложки,
надо – корпус для ракет…
Эй, быстрей там! В чём оплошка?
План, всё – план!.. Как в неотложке,
не присесть на ветерке.
Так подряд все дни недели.
Да и кто их, дни те, делит –
просто сплошь один замес.
Жар, дожди, мороз, метели –
крышей служит лишь навес.
Стеллажи площадки тесны,
всё под краном козловым.
Спешка – что ж, оно известно,
кое-что на слове честном…
Гонят сборно-узловым.
Прихватили, краном – разом!..
Помолчи, кто там брешлив!
И косят к соседям глазом –
как они, не обошли?
Подхватил, пригнал по месту,
подстучал, «стрельнул» – вари!
Гладит форму, как невесту,
сталь прохладна, сам парит…
Бензорез шипит со свистом,
рвёт стрельбой расплав струи –
словно джаз во время твиста.
Брызг разлёт, как пчёл рои.
Сварки мечутся сполохи,
в глаз засыпав полову.
Гильотинных ножниц вздохи,
что бурёнушки в хлеву.
Шум, шипенье, скрежет, грохот –
ад сплошной со стороны.
А ребятам – хоть бы хны!
Им тогда лишь только плохо,
если вдруг обрыв струны…
Что, не верится? Попробуй,
сбрось пиджак, накинь-ка робу –
и познаешь упоенье!
В лязге дел – ты слышишь пенье?
Перекур!
На рёбрах формы –
как на крыше воробьи.
Разговор (солёно-нормный) –
что стесняться, все свои.
Рыбаки взахлёб: «Бывало!..»
Те – про ягоды, грибы.
Что ж, в тайге всего навалом,
хоть лопатой всё греби.
(Если ты к тому ж «зубастый»,
то грабастай и грабастай).
А потом пошли «бутылки»,
где, когда, да сколь за раз –
так, для вида, напоказ,
разговоры только пылки.
Между тем, прищуря глаз,
как лиса ползёт к тетёрке,
весельчак, бригадный Тёркин –
жертву выбрал уж, пройдоха!
Тих, не чувствуя подвоха
в стороне сидит «Алёха».
«…Как там дом? Письмишка – не? Кх…»
«Д’есть. Да пишут только мне… –
уши в шелест, ох и рожи!
И уж рты раздались вширь. –
…Ты признайся, мол, за что же,
ну… за что тебя – в Сибирь?»
Грохнул смех, и впрямь на крыше
ветром сдуло воробьёв.
«Ну и предки! Ну и пишут!..»
Но уж вот сердито, выше:
«…Как же так: его – моё?
Наше дело! Пусть те деды –
вышлем деньги, – пусть приедут,
мы их быстро «подкуём»!..»
А Никите стало грустно.
Как ни смейся тот остряк,
но ни письменно, ни устно
парень – всё! – не сибиряк.
Исчезают гимнастёрки,
оголяется редут.
Уплывут от лис тетёрки…
Вновь – с наколками идут.
Тихий говор, взгляд – «листает».
Поработает, оттает,
и уж парень свойский, дельный,
но… что день, то – «понедельник»,
терпкий выдох черемши…
(Раньше был чересседельник.
А теперь: садись, пиши…)
Что вдруг смолкли голоса?
По двору шагал… «краса»!
При поповских волосах,
вид – всех мод истошный крик,
молодой, а… как старик.
Подошёл: «Наш – работягам!»
«…Бич… О-ох-ха-а!.. Проходи», –
кто-то там зевнул с потягом.
«Где бугор ваш… э-э – бригадир?»
Встал Никита, смотрит мрачно.
Хм, как петух, а сам… невзрачный.
Подожди… Постой, постой-ка –
неужели это – он?
На обиду память стойка.
Да, пожалуй, тот пижон,
что целинную путёвку…
«Я – «бугор». Пойдём в бытовку».
И ко всем: «Ну что, – пора?..»
Зашагали вглубь двора.
За спиной рванулись ломко
грохот, лязг – работы гонка.
«Та-ак… – Никита трёт петлицу. –
Что, меня не узнаёшь?
Ты однажды мне в столице…»
Хмыкнул парень: «Ну – даёшь!»
Подобрался, точно ёж.
Тоже весь, кругом в наколках.
«Как ты здесь?» –
«Да как… – За «холку» –
и сюда. И вот тружусь.
А… в бригаду не гожусь?»
Бригадир, – в глазах усмешка:
«Ино-кентий?» –
«Д’просто Кешка». –
«Что ж, давай поговорим!»
И сползает с Кешки грим.
Кем он не был, кем он был,
он и сам уж позабыл…
Счастлив, нет к себе вопросов –
всё запросы да запросы…
Чепухи из разных книжек
поднабрался – вон как нижет…
Ловит жизнь, как хвост кометы:
всё монеты да монеты;
вздох-то: «Эх, деньжата-птицы,
на работу б за границу!..»
Недалёк, видать, от тех,
кому лучше всех утех -
«стынут ноги, мёрзнут ухи –
эх, хватить бы рассыпухи!..»
Хо, женат! И есть уж дети?!
А работать… Что ж с семьёй?
Так и будет жить на свете
окультуренной с… ёй?
Захребетник… Нет уж, дудки!
Встал Никита; в тесной будке
шаг вперёд и шаг назад –
зол бывает на разах.
Повернулся резок, крут:
«Та-ак… Замкнулся зайца круг?» –
«Вот… нигде уж не берут». –
«Ладно, как решит бригада». –
«Что, им тоже… так вот надо?» –
«Надо – знать им. Так-то… «друг»!»
Распахнулись шумно двери.
Сам парторг. Уж взгляд всё смерил.
«Помешал?» – «Нет, весь уж сказ.
Да и… нам теперь не спешка».
"Я… пойду, – замялся Кешка, –
смена кончилась как раз».
Вышел, дверь прикрылась тихо.
Видно, парню стало лихо.
«Ну, моряк, что, как эскадра? –
взгляд парторга чуть смешлив. –
Что за гость?»
«Какой там… «Кадра»!
Надо б хуже – не нашли…»
Отсмеявшись, посидели
два в упряжке мужика.
Положенье труд их делит:
волос старому куделит,
молодому мнёт бока,
а дорога – далека!..
Да осилит путь идущий!
Эта истина стара.
…Встали посреди двора.
Пыль воронкой, тучи гуще.
И парторга взгляд зовущий:
«Вырос ты. Вступать пора…»
41
Год от года мы… хитрее?
Жизни думы как-то в клин…
Нет, не то чтобы хиреем,
иль мещанства модный сплин.
Просто… мысли дезертирны?
Революцию – всемирно!
Боем вызволить – Европу.
Восстанавливать – страну.
И уж вот –
прикрыть бы …,
как детишек
там бы, ну…
И – моя уж
хата с краю…
Где-то
бьются, умирают.
Кто-то
в ад для всех за раем.
Вместе все – пресечь войну!
Мы –
в тенёчке за сараем?!
«Д’разве ж только мы одни… –
Пусть там думают о н и!»
В дни, когда приходят к власти
(охрани нас от напасти!)
всмен рабочие цари –
преды, генсекретари, –
каждый с думкой: вот подсластят! –
трудно ж, что ни говори.
Дни уходят, мчатся годы,
и уж где-то век к концу –
ждём всеобщей всё погоды,
а шуметь нам не к лицу.
Смена смену «отрицает»,
мы живём да хлеб жуём.
Уж никто не восклицает.
Шут с ней, лишь бы не «В ружьё!».
Но… ввернётся мелочишка,
Что там – яблоки с гнильцой! –
у мужчины, не мальчишки,
багровеет вдруг лицо.
И прорвётся вмиг возвратом
жизнь вся, годы, месяц, дни
(так частенько с нашим братом):
что же смотрят там о н и?..
Шаг ступи – звенит монисто, –
в нашей жизни коммунисты…
Жизнь сложнее. Но и проще.
(В точь как зятю с доброй тёщей.)
Ведь теперь (что кислить рот?) –
стал «сознательным» народ:
мы должны из рода в род
делать жизнь – наоборот!
(Хоть сомненье и берёт:
вдруг всё… задом наперёд?)
Шаг шагни – звенит монисто…
Ты готов быть коммунистом?
42
На торжественном собранье
полон красный уголок.
Там в президиуме крайним
и Никиты хохолок.
Он не сел туда бы сроду –
выбирают, депутат,
на виду слуга народа,
положенья чин и штат.
Что ж, и он, как может, платит…
Теребит за кисти скатерть.
Кешкин голос со смешком:
«…Слугам – что, в машинах катят,
а хозяева – пешком…»
Шустрый, шустрый на слова-то.
Уж читается приказ.
«Шапка» что-то длинновата.
Чинно все сидят ребята,
ждут, когда пойдёт «про нас», –
что,
