И г н а т. Как вырос-то! Как вырос! Не узнать: удалец, витязь!
Г р и н ь к а. На тебя похоронка была, а я ждал, ждал! Я знал, что тебя не убьют.
И г н а т. Не убили, сынок, не убили. Хоть и залатанный весь, а жив, дома. Мамка-то наша где? В поле мамка?
Гринька после мучительной, долгой паузы горестно зарыдал.
Где же она, Гриня? (Голос стал чужой, сиплый.) Сказывай! Все как есть сказывай, не таи!
Г р и н ь к а. Нет больше мамки… заме-ерзла-а! Поехала в лес и заме-ерзлаа… прямо у поленницыы…
Молчание. Долгое. Тяжкое.
И г н а т (после паузы). Веди меня к ней, сынок. Веди…
Идут по дороге в гору. Гринька держит отца за руку. Сзади них выехала одноосная тележка. В оглоблях — за коренника, за пристяжную, за всю звонкую тройку — Д о м н а А т а в и н а. Выпряглась, пошла за Мантулиными, но вернулась. Отец и сын между тем приблизились к кладбищу. С краю на простеньком деревянном кресте криво вырезано: «Здесь покоится раба божья Наталья Алексеевна Мантулина. 1915—1945». Игнат, точно пулей срезанный, выпустил крест, по которому слепо водил пальцами, сполз на могилу, приник. Но из-под земли — молчание. Рядом чуть слышно всхлипывает Гринька, глядя на отца.
Г р и н ь к а (подняв тяжелую отцовскую руку). Пойдем, тятя. Робить начнем. А как робить начнем — горе притухнет. Ее не воротишь, сколь ни убивайся.
И г н а т (поднялся, удивленно глядит на сына). Верно, сынок. Ее не воротишь. А нам жить надо. Только как жить?
Г р и н ь к а. Как все люди.
И г н а т. Мантуленок ты мой! Вот он, сынок-то наш, Наташа! Мужик, совсем мужик! А я ему, как дитю, леденца вез.
Г р и н ь к а (истово). Я страсть люблю леденцы, тятя!
Игнат развязывает мешок. В мешке зерно и зерном облепленный красный петух на палочке. Обобрав зернышки и бережно ссыпав их обратно в мешок, Гринька старательно сосет леденец.
И г н а т. Как жил тут один? Как хозяйничал?
Г р и н ь к а. Я не один жил. Тетка Домна приютила, председательша.
И г н а т. Не обижала?
Г р и н ь к а. Не-а. Она только с виду крута, а так ласкова. Как родного голубила.
Игнат. Ну пойдем, сынок. Теперь своим домом жить станем.
Спускаются вниз. Навстречу им «Домнин экипаж». Д о м н а тащит за собой тележку.
Д о м н а. С возвращением тебя, Игнат!
И г н а т. Врагу не пожелаю такого возвращения.
Д о м н а. Пускай не в радость, а все же воротился на отчую землю. Мой Ваня под Севастополем… в дальней земле, а может, в море, и волны над ним.
И г н а т. За сына, за ласку к нему благодарствую. Жив буду — сочтемся.
Д о м н а. Огонь и воду прошел: жив, теперь какой резон помирать?
И г н а т. У судьбы свой резон.
Д о м н а. Судьба тоже неглупая. Видит, с кем дело имеет.
И г н а т. Далеко наладилась с транспортом?
Д о м н а. На базар, хочу картошку продать.
И г н а т. Председательша — могла бы лошадь запрячь.
Д о м н а. Все бабы на себе возят. Я чем лучше?
И г н а т. Все такая же оглядчивая.
Д о м н а. Какая уж есть. Кони выморены. Я их для посевной берегу.
И г н а т. А себя мытаришь! Вон как похудела: одни глаза остались.
Д о м н а. Дом-то ваш разорен. Переселяйтесь ко мне. Пока не приведешь в порядок.
И г н а т. Да нет уж, что уж, стеснять не станем. В своем поселимся: долго ли подновить? Мужики все же…
Д о м н а. Теперь за мужиков-то больше бабы. Агафью Кочину вечор в больницу отправила: окалиной глаз выжгла. Без кузнеца остались. Не выручишь?
И г н а т. Не с теми думками шел… хотел полюшко на солонцах выправить, чтоб земля эта не вдовела.
Д о м н а. Без кузнеца нам гибель. Поробь в кузнице, Игнат! Полюшко от тебя не уйдет.
И г н а т. Придется, раз уж некому боле.
Д о м н а. Некому. Разве опять бабу послать, так стыдно, коль мужики воротились. (Надев заплечный ремень, повезла тележку. Над головой курлыкнули журавли.)
Г р и н ь к а. Журавли ноне припоздали чо-то.
И г н а т. Наверно, победы ждали.
Г р и н ь к а. Летят, будто и войны не было.
И г н а т (страстно, с надеждой). А может, не было ее, Гриня? Может, нам это все приснилось?
Гринька трясет пенною головенкой, через плечо оглядывается на Домну, на кладбище.
2
В доме Никиты Хорзова.
На кровати, перебирая волнистое золото волос, сидит К л а в д и я. Л у ж к о в устроился на лежанке. Над лежанкой аляповатый портрет Никиты. Этот портрет, точно живой человек, присутствующий незримо, мешает чувствовать себя вольно.
Лужков, поеживаясь, встает и, скинув форменный китель, завешивает портрет. Оставшись в косоворотке, из которой выступает далеко не богатырская грудь, на цыпочках, как-то бочком крадется к Клавдии, пытается обнять ее. Клавдия презрительно-равнодушно смахивает его руки. Сидит, отдавшись своим думам.
К л а в д и я. Скучно мне с тобой, товарищ Лужков! Ох, как скучно!
Л у ж к о в. Я вам не клоун — веселить. Да и любовь — не цирк.
К л а в д и я. Как сказать. Не хуже циркачей представляем. Только смотреть, кроме Никиты, некому. Да и тому глаза завесили. (Встает, сдергивает китель.)
С портрета уставились подозрительные, злые глаза.
Л у ж к о в. Помолчали бы! Есть вещи, о которых не говорят.
К л а в д и я. Делать можно, а говорить нельзя? Греши молчком, так? С душком мыслишки-то у вас, товарищ уполномоченный! Что скажут, если довести их до вашего начальства?
Л у ж к о в. Не смейтесь, слышите? Я не хочу, чтобы вы смеялись над тем, что священно. Я бы хотел… я предлагаю узаконить наши отношения.
К л а в д и я. Это как? Пожениться, что ли? Миленький ты мой! Ну какой из тебя муж? Без инструкции шагу не шагнешь.
Л у ж к о в. Опять вы злитесь. Опять издеваетесь. А я люблю вас. Я так люблю, что слов нет!
К л а в д и я (хохочет). А с начальством насчет любви согласовал?
Л у ж к о в. Побить вас, что ли?
К л а в д и я. Побей, заинька! Побей! Может, лишнюю пыль выколотишь.
Л у ж к о в (жалобно). Не умею я. Даже этого не умею. А побить хочется.
К л а в д и я. Бедняжечка! И кто такого воробушка уполномоченным назначил? Думают же чем-то!
Л у ж к о в. Не повезло мне. Месяц побыл на фронте — ранили. Едва порог перешагнул — сюда направили.
К л а в д и я. Воробушек! Чирик-чик-чик! (Встала, потянулась, прошлась по комнате. Выглянула в окно, всплеснула руками.) Ой-ёченьки! Кажись, муженек катит! Ну точно: он! Нагрянул христовый!
Лужков, не поверив, бросился к окну. Затем сорвал китель и, с трудом попадая в рукава, стал застегиваться, второпях не заметил, что оторвал пуговицу.
Испужался? Эх ты, женишок! Не суетись. Он еще битый час с бабами просудачит.
Л у ж к о в (расстегивая китель). Я н-не п-пойду. Не п-пойду и вс-с-се! С-скажу, что руку вам п-п-предложил, вот!
К л а в д и я. Жить надоело? У Никиты рука не дрогнет. (Помогла одеться, вытолкала за порог.)
Он едва не столкнулся с Н а д е ж д о й. Ушел.
Н а д е ж д а. Никита воротился! Живой… живехонький! Встречай хозяина, подружка!
Клавдия с некоторым запозданием заметалась по комнате, срывая с вешалки то одну вещь, то другую.
Да хватит тебе метаться-то! Хватит! Совсем себя потеряла! Беги так! Беги раздетая! Не осудит, поди.
Клавдия вылетела навстречу мужу, повисла у него на шее.
К л а в д и я (вводя в дом солдата). Живой! Здоровый! А я уж и не чаяла! Ой! Плечо-то у тебя… больно? А я, дура, повисла!
Н и к и т а. Ничего, Клавдия, ничего, терпимо! (Хромая, проходит к лавке.)
К л а в д и я. И нога увечная! А наград-то! А наград!..
Н и к и т а. Всего вдоволь. Гостей-то зови в дом! Чего ж они в ограде толкаются?
Входят ж е н щ и н ы.
К л а в д и я (женщинам). Вы уж не обессудьте, бабоньки! Ополоумела я. Голова кругом идет. Проходите вперед, усаживайтесь! В ногах правды нет.
Г а л и н а. А в чем правда, Клава? Уж не известно ли тебе, в чем правда? Одни, как по заказу, с войны приходят, у других могилка и та затеряна.
Н а д е ж д а. Будет тебе, Галина! В своей избе надрывайся. У людей радость, понимать надо.
Клавдия собирает на стол. Радость ее искренна. Улыбка теплая, но с горчинкой. Стол от яств не ломится, однако по случаю возвращения солдата нашлось и поесть и попить.
