М а ш а. Как интересно! Расскажи мне об этом!
А н ф и с а. Мне надо Костю кормить. (Уходит в свой чум.)
М а ш а. Бедная, несчастная Анфиса! (Снова рассматривает косы.) Теперь мне все, все понятно. (Уходит к школе.)
Ш а м а н. Страстуй, агитатка!
М а ш а. Ань торова, Ефим. Жечь — не строить, правда?
Ш а м а н. Правда, правда. Огонь раз лизнул — и школы не стало. А топором много-много махать надо. Пока дети твои не вырастут, пока внуки. А может, и внуки внуков.
М а ш а. Гораздо раньше, Ефим. Гораздо раньше.
Ш а м а н. Не спеши, Марья Васильевна. По молодости все спешат. А мудрые люди сперва думают, потом примеряют, потом опять думают, опять примеряют…
М а ш а. Значит, этим мудрецам выгодно, чтобы люди были безграмотны. Скажи мне, мудрец, зачем ты сжег школу?
Ш а м а н. Э, Марья Васильевна! Не оговаривай! Я никогда против власти не шел. Ваша власть — моя власть. Видишь? Топор мне доверила. Хлеб дает за то, что строю. Оленей пасти не надо, озеро хранить не надо, больных лечить не надо, духов не надо ни о чем просить… Ваша власть мне глянется. Думать не о чем: знай топором помахивай. Хоть раз махнешь, хоть сто раз по разу — все равно голодным не оставят. Справедливая власть! А сам я к себе был несправедлив. Я не жалел себя, Марья Васильевна. Людей жалел… Теперь их власть жалеет. А я себя жалеть буду.
М а ш а. Понятно, но школу-то все-таки ты сжег?
Ш а м а н. Школу не я жег — Матвейка. Потому и в поселок боится показываться. Закона боится. Он ведь богатый был, Матвейка. У него оленей — со счету собьешься. Узнал, что отнимут оленей, — обиделся. Поджег школу твою и в лес ушел. А я не обиделся, Марья Васильевна. Я сам первый в колхоз вступил. И озеро отдал, и оленей. Видишь? Вот все, что осталось у меня. Чум да одежда. А мне и этого довольно. Люди жадничают не от ума. Человек голым рождается и умирает голым. Я это давно понял…
М а ш а. Какой ты умный, Ефим! С тобой беседовать — одно удовольствие!
Ш а м а н (гордо, с достоинством). Я шаман. (Сбавив тон, с улыбочкой.) Бывший шаман. Глупцы шаманами не бывают.
М а ш а. Да-да, ты умный. Но зря ты идешь против Советской власти. Будь осторожен. Иначе… иначе тебе несдобровать, бывший шаман.
Ш а м а н (юродствуя). Что, разве я не так тешу? (Тюкнул топором.) Если не так, научи, как надо.
М а ш а. Не так, Ефим, не так тешешь. Ты сам это знаешь.
Раздается гром бубна. Появляется пьяная к о м п а н и я. Р о ч е в терзает колотушкой бубен, поет. Собутыльники хрипло и вразброд подтягивают, скорее, мычат, и получается: кто в лес, кто по дрова.
Р о ч е в.
«Дружно, товарищи, в ногу,
Остро наточим ножи…»
Ну, чего рты зажали? Пойте! Вы свободные люди! Революция! Раз! Социализь! Два! Начали!
«Всем беднякам на подмо-огу
Красные двинем полки…
Пьют всюду трутни и воры
Кровь трудовых муравьев…»
Стоп! (Указывая на Шамана). Вот перед вами трутень и вор… А мы муравьи. Понятно? Теперь вы его кровь пейте…
М а ш а. Опять вы пьянствуете?
Р о ч е в. Я, Марья Васильевна, агитирую… я им разъясняю: кто есть кто. Он шаман, он трутень… Его власть кончилась. И вот он гнется тут за кусок хлеба. А мы…
Ш а м а н. А вы бездельничаете. Потому что ваша власть.
М а ш а. А ведь он прав, Рочев. Вы третий день спаиваете людей. И третий день не можете подыскать мне место для занятий.
Р о ч е в. Место? Да это легче, чем комара задавить! Вот место! Учи! (Ткнул пальцем в чум Салиндеров.) Здесь учи.
М а ш а. Не мешало бы прежде хозяев спросить.
Р о ч е в. Хозяин здесь я. Понятно? Потому что власть. Понятно? Долой шаманов! Долой жуликов и трутней! Вся власть Советам! (Ударил в бубен, поет.)
«Будем душить фараонов
Пальцами голой руки…»
Его собутыльники, в том числе и Г р и г о р и й, подпевают.
Ш а м а н. Однако ты не худо шаманишь. Только шибко громко. Тоже мухоморов наелся?
Р о ч е в. Мухоморы — шаманская отрава. Мы — революция. Мы — социализь. Верно, Марья Васильевна? Иди в тот чум, учи. А кто против будет, скажи мне. Я их живо вот так… И — всегда ко мне. Учи, Марь Васильна… Нам шибко нужны грамотные. Чтобы всегда… чтобы везде… вот так. Нужны! Всегда! Везде! (Своим.) Айдате. (Ударил в бубен.)
«Дружно, товарищи, в ногу,
Нет нам возврата назад…
Всем беднякам на подмогу
Красные люди спешат».
(Горланя, уходит вместе со своими дружками.)
Ш а м а н. Смотри, Ядне, какая громкая власть! На всю тундру шумит.
М а ш а. Ошибаешься, Ефим: эти-то только на тундру… А мы хотим новую жизнь дать всему трудовому народу.
Ш а м а н. Уй-о! Где же вы столько бубнов возьмете? А колотить в них будут такие же, как Петька Зырян?
М а ш а. Зырян — это всего лишь ошибка. И мы ее исправим.
Ш а м а н. Ошибка-то она вон командует, водку хлещет. При мне такого не было. И сколько сейчас таких ошибок! Уй-о! Бедный народ!
М а ш а. Все наладится, Ефим. И народ наш не бедный. Вот реки станут — съезжу в Лурьян, и не будет твоего Петьки.
Ш а м а н. Петька не мой. Петьку вы ставили, Марья Васильевна. Новый шаман со старым бубном. Ни одна власть без бубна не может. Так будет вечно.
М а ш а. Даже если ты очень этого хочешь, все равно так не будет, Ефим. Вот посмотришь, уберут твоего Петьку.
Ш а м а н. Или тебя уберут. (Сочувственно.) Не с теми идешь, Марья Васильевна. Со мной идти надо было. И тогда твоя школа была бы цела.
М а ш а. А ведь я знаю, кто ее сжег, Ефим. И кто натравил эту женщину, знаю. (Уходит.)
Ш а м а н. Девка-то умная, Ядне. Ни к чему нам умные девки… Совсем ни к чему.
С т а р и к и у костра. Матвей снова подбрасывает дровец.
Е ф и м. Ты видишь? Я не был против твоей власти. Я вместе со всеми строил социализм. Я строил, а большевик Петька Рочев пьянствовал.
М а т в е й. Какой он большевик? Он и рядом с большевиками не сидел. Направили его к нам бригадиром… не разобрались…
Е ф и м. А ведь до того Петька был тихим работящим парнем. Побывал в Лурьяне, власти отведал и начал бесчинствовать. Значит, было где поучиться! Вот она, власть-то, как слабых людей портит! Опьяняет, головы кружит. А головы-то не крепкие…
М а т в е й. Устал я слушать тебя… Помолчи. Ишь как разговорился. И без тебя одни разговоры вокруг. Зачем сбежал, Ефим? Четвертый раз убегаешь.
Е ф и м. Смерть за спиной почуял. И потянуло меня на родину. Да не повезло… забрел в твою избушку.
М а т в е й. Рано или поздно мы должны были встретиться. Я долго ждал этой встречи…
В чуме Салиндеров. Здесь теперь светло, чисто. На одном из нюков портрет Ленина, на другом — доска белая. На доске углем написано:
«Ой ты, Русь моя, Родина кроткая,
Для тебя я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу».
М а ш а (своим ученикам и слушателям, которых не видно). Есенин — поэт, конечно, не совсем наш. (Застенчиво, тихо.) Хотя стихи у него прекрасные. Очень русские стихи… Но нам ближе пролетарские поэты, об этом поговорим в следующий раз. На сегодня хватит. Можете расходиться. Завтра как обычно, в это же время.
Голоса детские, женские: «До свиданья, Марья Васильевна! Лакомбой!»
Маша одна в чуме. Прибирает столы, хочет стереть с доски стихи, но с тайной, с восторженной улыбкой перечитывает их. Затем снимает с печурки ведро и, вынув из-под спящего малыша пеленки, начинает стирать.
В тени спит пьяный Г р и г о р и й. Подле него, опять с синяком, сидит А н ф и с а. Она водит по букварю пальцем: «Аня и Саша дети. У них есть мама… Сава!» По-детски хлопнула в ладоши.
Интересно?
А н ф и с а. Беда как интересно! Буковки черные, вроде муравьев. Побежали одна к другой — цепочка составилась, слово называется. Потом еще много слов. «У них есть мама». И у Костьки есть мама. Эта мама я. Как написать про это, Марья Васильевна?
М а ш а (взяв уголь, пишет). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Вот, пожалуйста.
А н ф и с а (хлопнув себя по бедрам). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Уй-о! Жить хочется!
М а ш а. Вот и прекрасно. Живи.
А н ф и с а. Мне бы Матвейку еще… Ты не отнимешь у меня Матвейку?
М а ш а (после паузы). Если он полюбит тебя… его никто не отнимет.
