А н ф и с а (перебивая). Он любил меня, пока ты не пришла. Разве не знаешь? Костька его сын.
М а ш а. Что ж, живите. Только сперва разведись с Григорием.
А н ф и с а. Зачем? Мужики имеют двух жен. Я хочу иметь двух мужей. Гришка будет работать. Матвейка будет любить.
М а ш а. Какая ты смешная!
А н ф и с а. Я грамотная. Я буду читать им букварь. (Толкает Григория.) Эй, Гришка! Пойди дров наруби! Хватит бока пролеживать!
Григорий что-то бормочет во сне.
М а ш а. Теперь его не разбудишь.
А н ф и с а (глядя на Машу). У тебя щека в саже. Умойся.
М а ш а (заглянув в маленькое зеркальце). Ой, правда! Какая грязнуля!
А н ф и с а. А я — нет, не грязнуля. Я вчера умывалась.
М а ш а. Умываться нужно каждый день. И перед едой мыть руки. Белье стирать тоже надо.
А н ф и с а. У меня нет белья. Я накидываю ягушку на голое тело.
М а ш а. Я дам тебе свою рубашку. И все остальное дам тоже.
А н ф и с а. Давай скорей! Я хочу быть такой же красивой, как ты.
М а ш а (не без зависти). Ты и так красивая. Очень красивая.
А н ф и с а (качает головой). У меня нет рубашки. И другой твоей сбруи нет.
Маша дает ей принадлежности женского туалета.
А н ф и с а уходит, вскоре появляется в нижнем белье.
Сава?
М а ш а. Только лифчик надевают под рубашку. Ты сверху надела.
А н ф и с а (очень непосредственна). А, сейчас. (Смахнула бретельки и запряглась в лифчик.) Ну как, я красивая?
М а ш а. Ужасно! Теперь платье мое примерь. (Помогает обрядиться в платье.)
А н ф и с а (в восторге). Марь-яя! Я же совсем как русская!
М а ш а. Ты совсем как женщина. Очень красивая женщина. Очень молодая.
А н ф и с а. Такую Матвейка полюбит. Если он жив, мой Матвейка.
М а ш а. Он жив, Анфиса. Я верю, что он жив.
В чум входит заросший, оборванный М а т в е й.
А н ф и с а. Матвей-а! Мы тебя совсем потеряли.
Маша и Матвей молча смотрят друг на друга. На улице точно метрономы отстукивают топоры Ядне и Шамана.
Звучит тема «Песни Сольвейг».
Г о л о с М а ш и. «Мамочка, можешь поздравить меня. Я подала заявление в комсомол. Когда подстынет, пойду на комсомольское собрание. Сейчас на нашу главную усадьбу не проберешься. Немножко волнуюсь. Это странно, что большая восемнадцатилетняя девка до сей поры не комсомолка? Ну, ничего, теперь скоро. Живу совсем на отшибе. До Лурьяна шестьдесят километров. До района — сто двадцать. Но если добираться напрямую, через священное озеро, Эмторпугал, то чуть ближе. Правда, смешно? Священное озеро… А я не выдумываю. Оно считалось священным и принадлежало здешнему шаману. Теперь стало колхозным, и я немало повоевала за него. Я соскучилась по тебе, мама! Часто вспоминаю, как ты меня провожала. Пароход, как большая белая птица, медленно уплывал от берега, от тебя, от дома, от детства. Ты казалась все меньше, меньше. И вдруг мне стало больно от мысли, что матери уменьшаются на расстоянии. Это неправда, мамочка! Это неправда! Где бы я ни была, ты для меня всегда огромна. Но в ту минуту мне вдруг захотелось приостановить время, задержаться хотя бы на часок в детстве. Но пароход плыл, и время летело… Ох как быстро оно летит! Ну и пусть летит, мам!»
Анфиса ревниво переводит взгляд с Маши на Матвея. Охорашивается перед зеркалом. Увидав висящие на стене Машины косы, снова пристегивает их к своим волосам. Матвей не замечает ее ухищрений.
Г о л о с М а ш и. «Против этого я не протестую. Ведь нужно же когда-то становиться взрослой, когда-то взваливать на свои плечи ответственность и за себя и за каждого человека, за его будущее…»
Просыпается Григорий. Увидав Матвея, вскакивает, испуганно прижимается к стене.
М а т в е й (бросается к Маше). Ты жива? Жива?
А н ф и с а. Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! Посмотри, как я красива!
Затемнение.
Г о л о с М а ш и. «Я не слишком звонко говорю, мама? Но, честное слово, я не лукавлю. Я говорю то, что думаю. Потому что люблю людей. Я хочу, чтобы каждый был искренен, чтобы не было трусости, не было лжи… Больше всего я довольна, мама, что ни разу в жизни не солгала… Вот струсила, правда, однажды… Но я изо всех сил делала вид, что мне не страшно…»
С т а р и к и у костра.
М а т в е й (шепчет). Маленькая она была… а отважная!
Е ф и м. Ты бы мог ее сохранить. Но ты пошел против брата…
Топоры смолкли. Слышится грохот бубна. Пьяная, разгульная песня. Рочев гуляет, поет: «Мы сами копали могилу свою, готова глубокая яма…»
Г о л о с М а ш и. «Я разболталась, мама. А ты можешь подумать, что я жалуюсь, что мне трудно… Мне трудно, конечно. Но и хорошо, мама. Именно потому и хорошо, что трудно! Вот сейчас допишу письмо и постараюсь до последней морщинки восстановить в памяти твое лицо. Или на нем теперь морщинок прибавилось? Наверно, и я в этом повинна, прости. Раньше я бы взяла кисть и нарисовала тебя… Теперь не решаюсь: поняла, что рисовать совсем не умею. Я встретила здесь необычайно талантливого человека, ненца. То, над чем я просижу день или два, он исполняет за две-три минуты. Вот видишь, мамочка, я взрослею. Уже могу признавать чужие достоинства и собственные недостатки. Отметь это для себя. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Маша».
С т а р и к и у костра.
Е ф и м. Долго они пьянствовали тогда. Долго куражились над людьми.
М а т в е й. А тебе на руку это было! Ты еще масла в огонь подливал!
Е ф и м. Надо же было показать, какая она, ваша новая власть! Все вино, которое в лавке было, выпили. Потом ко мне пришли…
Р о ч е в и к о м п а н и я. Он по-прежнему с бубном. Там же Ш а м а н и Я д н е.
Ш а м а н (тюкая топором). Что, Петьша, голова болит?
Р о ч е в. Болит, Ефим, шибко болит. А вина в лавке нету.
Ш а м а н. Экая досада! Какие маленькие лавки строят! Надо такие, чтоб на всю жизнь пить и не выпить.
Р о ч е в. Досада, Ефим, вот уж верно, досада!
Ш а м а н. Не знаю, как горю твоему помочь.
Р о ч е в. Помогай, Ефим, помогай. Никак нельзя, чтобы у власти голова болела. У тебя, однако, спиртишко есть.
Ш а м а н. Есть, есть спиртишко. Как ему не быть? Обязательно есть. Так ведь он денег стоит, Зырян. А денег у тебя нет.
Р о ч е в. Давай в долг, Ефим. Нам свадьбу играть надо.
Ш а м а н. Свадьбу? Кто женится?
Р о ч е в. А вот Гришка. На учителке.
Ш а м а н. Учителка разве согласна?
Р о ч е в. Ее согласия не требуется. Гришка согласен. Я согласен. Этого хватит. Давай спирту, Ефим. Шибко надо.
Ш а м а н. Нет, однако, не дам. Зачем назначил меня на тяжелую работу?
Р о ч е в. Переведу на легкую. С этого дня будешь моим заместителем. Давай спирту.
Ш а м а н. Все равно даром не дам. Неси шкурки взамен или еще что…
Р о ч е в. Шкурки были… были. Нет их. Все в лавке. Хошь, малицу принесу?
Ш а м а н. Если новая — неси.
Р о ч е в. Новая, совсем новая. (Уходит к жертвеннику, снимает с сучка малицу и возвращается.)
Ш а м а н (сделал вид, что не видел). Малица-то, однако, не твоя.
Р о ч е в. Земля эта чья? Наша… И все, что на нашей земле, тоже наше.
Забрав малицу. Ш а м а н уходит и вскоре приносит Рочеву бутыль спирта. Р о ч е в и его с о б у т ы л ь н и к и удаляются.
Ш а м а н. Разумно правит новая власть! Шибко разумно! Давай, Ядне, поможем ей. Может, скорей кончится? (Смеется.) Малицу-то он на капище взял. Пожертвованная малица была. А он взял. Украл, выходит. Вот так, Ядне. Украл Петька малицу-то! Когда так было? Никогда не бывало. Уй-о! Совсем дурак! Так мы и людям скажем. Из дураков дурак. Побольше бы таких. (Пауза.) Я смотрел твоего оленя, Ядне. Чума его давит. Запусти-ка ты его в колхозное стадо. Это и будет наш подарок колхозу…
В чуме Салиндеров крик. Это М а т в е й выбросил из чума Р о ч е в а и его с о б у т ы л ь н и к о в. Завязалась драка. Матвея скрутили. М а ш у силком усадили рядом с Г р и г о р и е м.
Г р и г о р и й. Ну вот, Машка, теперь ты и по закону моя жена.
Р о ч е в (входя, строго). Еще не жена. Я слов таких не говорил. Когда скажу, тогда и будет.
М а ш а. Отпустите меня! Вы не имеете права.
Р о ч е в. Не упрямься, Марь Васильна. Тебе давно пора замуж. Тебе рожать надо.
