П е т р. Цветок я тебе привез… помял, правда, маленько. Так ты за то не взыщи. (Вынимает из-под рубахи измятый цветок. Он еще хранит тепло тела.) Вот, значит… с двадцатилетием тебя, значит.
Т а т ь я н а. Ой! Совсем забыла! Как мама умерла, так все праздники буднями стали. Ведь и правда: мне уже двадцать.
П е т р. Я ради этого случая и цветок раздобыл.
Т а т ь я н а (снова целует его). Спасибо. (С подозрением.) Где же ты достал его посреди зимы?
П е т р. В одном цветочном магазине.
Т а т ь я н а. Купил?
П е т р. Почти что. Магазин выходной, а у тебя день рождения…
Т а т ь я н а. И ты забрался?.. И цветок выкрал?..
П е т р. Я не забирался… и не крал. Я токо окно выставил. Деньги — два восемьдесят — оставил. Если не веришь…
Т а т ь я н а. С ума сойти можно! Чумовой ты, что ли? Пианино расхлопал, окно в магазине выставил… сам искалечился. Тебя уж ищут, наверно.
П е т р. Кому я нужен?
Т а т ь я н а. Милиции, врачам. И мне, дурачок. Мне-то больше всех нужен.
П е т р. Ну что ты, Тань! Это у тебя рассудок с горя помутился. Это пройдет.
Т а т ь я н а одна.
Т а т ь я н а. Не прошло это у меня. Наоборот, затянулось. И, кажется, надолго. Как хроническая болезнь. Всяк час сердце ноет. Приду с работы — силушек нету, руки-ноги терпнут. А я гляжу в окошко, еще мечтаю о чем-то. О чем мечтать-то? А все ж мечтаю… Вот муж наконец станет знаменитым музыкантом. Вот сын на юриста выучится… А я… кем же я буду? Да не все ли равно?..
Затемнение.
Второй Татьянин сон.
Вновь возникает Б о г — И г о ш е в, он беседует с Т а т ь я н о й.
Б о г — И г о ш е в. Это ты зря, Татьяна. Нам не все равно. Ты у нас член правления. Фермой заведуешь. Гляди, и на орден представим. Так что разговорчики эти оставь. Не по нутру нам подобные разговорчики, понимаешь.
Т а т ь я н а. Я просто женщиной быть хочу. Просто женой и матерью. И немножко счастливой.
Б о г — И г о ш е в. Это ты нам предоставь. Это мы в лучшем виде спланируем. Не сомневайся. Все будет в лучшем виде.
Т а т ь я н а. А Пети нет. Как в ресторан устроился, так месяцами там пропадает. И Юрка раз или два в году на каникулы наезжает. Одна я… вечно одна…
Затемнение.
Изба. Т а т ь я н а. Входит П е т р. У него под мышкой не то труба, не то кларнет.
П е т р. Ну вот, Тань. Прибыл я, значит. Соскучился — слов нет. (Пытается обнять жену.)
Т а т ь я н а. То и видно. Раз в месяц являешься, красно солнышко. А туда же: соскучился! (Холодно отстраняется.)
П е т р. Чо, Тань, сердитая такая? Другого без меня завела?
Т а т ь я н а. Давно завела бы, если б хотела. Ты сердце поранил, охламон.
П е т р. Ну вот, ругается. (Подумав.) Вообще-то правильно: ругать меня надо. Так что крой почем зря. Никудышный я муж. И человек… Но как быть, Тань? Жить без тебя не могу.
Т а т ь я н а. Скажи кому другому. Не мог бы, дак тут, в своей деревне, пристроился бы. А то в кабак вишь его потянуло, пьянчужек музыкой ублажать.
П е т р. Никого я не ублажаю, Тань. Играю — и все. Такая тяга у меня: не могу без музыки.
Т а т ь я н а. И что, больше играть негде, как в областном ресторане?
П е т р. Был бы оркестр в Хорзовой, я бы здесь играл… Да вашему председателю оркестр до лампочки. Жмот он, единой копейкой не поступится для блага людей.
Т а т ь я н а. Поступался… Пианино-то разве не ты разбил?
П е т р. Я ж за него расплатился. На те деньги можно было другое пианино купить. Куда там! Игошев банкет начальству закатит.
Т а т ь я н а. Кончай. Я этих сплетен наслушалась. Завидуют ему, вот и распускают разные слухи. Сергей Саввич человек с размахом. Вообще замечательный человек!
П е т р. Может, и замечательный, не спорю. И размахнуться не прочь… Да ты не хмурься, не с чужих слов говорю. Сам развлекал всю честную компанию на банкете. Поначалу ежились, глазами подозрительно зыркали. Потом осмелели… бабы… и все такое… В общем, как все нормальные люди.
Т а т ь я н а. Нормальные? Ты считаешь, что это нормально? Сам, поди, тем же занимаешься?
П е т р. А ты приезжай, проверь.
Татьяна плачет.
Я, Тань, столько на эти пакости нагляделся, что с души воротит. Да и какой мне резон менять паву на курицу? Лучше тебя все равно не найти.
Т а т ь я н а. Врешь ты все! Врешь! И про Сергея Саввича наплел. Не таковский он, чтоб на чужих баб глядеть. И — меня он отличает.
П е т р. Как же не отличать, когда ты от зари до зари на ферме?! Ни выходных, ни праздников. С мужем повидаться некогда. Сына вовсе забросила. То в круглосуточном садике, то в интернате.
Т а т ь я н а. Сам-то лучше? Прилетишь, как ветер случайный, и тем же часом обратно. Я тут все время одна… Не разорвусь… Или при сыне сидеть, или работать. На твои чаевые не проживешь.
П е т р. Я не беру чаевых, Тань. Совесть не принимает. Музыка, Тань, не чаевых, души требует. И ты не думай, пожалуйста, что ресторанные музыканты все сплошь жулье. Честные люди есть везде.
Т а т ь я н а (взвившись). Это ты честный? Жену с ребенком бросил! Зарплату неизвестно на что тратишь…
П е т р. Зарплату я брату отдаю, Тань. Инвалид с войны у меня брат, разве не знаешь? Вожу по курортам — денег немалых стоит.
Т а т ь я н а. Ну и вози, коль тебе брат дороже.
П е т р. Люди промеж собой несравнимы. Ты по-своему мне дорога, брат по-своему.
Т а т ь я н а. Уходи! Ненавижу тебя! Ненави-ижууу! Тунеядец! Дудошник ресторанный!
П е т р. Ты не сгоряча бухнула, Тань? Скажи, это серьезно?
Т а т ь я н а. Будет уж, пошутила! Терпение лопнуло.
П е т р. Ну, спасибо за откровенность. Честно говоря, не ожидал. Оно конечно: дудошник я. Да как быть-то? Больше ничего не умею. До большой музыки не дорос… А душа просит. Вот и играю. За это разве можно ненавидеть? Уважения, понятно, особого не заслуживаю, а пожалеть могла бы…
Т а т ь я н а. Жалела… устала. Ступай. Мне контрольную писать надо.
П е т р. Совсем выгоняешь? Навсегда?
Т а т ь я н а. Не знаю. Ничего я не знаю!
П е т р. Что ж ты вытворяешь со мной, а? Что вытворяешь, Тань? Ведь я тебя больше свободы люблю!
Т а т ь я н а. Не до любви мне сейчас, Петя! Пожить хочу… Из-за тебя еще и не жила по-людски… А годы идут. А я, как прежде, на ферме… словно счастье там потеряла. Копаюсь в навозе, а ты буги-вуги на банкетах наяриваешь. С бабами любезничаешь.
П е т р (строго, печально). Баб не приписывай, Тань, не надо. Решила без меня жить — живи. Мешать не стану. Женщина ты видная, ровню себе найдешь…
Т а т ь я н а. Никого мне не надо. Нико-го-шень-ки! Тобою вот так сыта!
П е т р. Набил оскомину, значит? А как же с Юркой быть? Юрка-то ведь и мне сын.
Т а т ь я н а. Какой он тебе сын? Раз в год по обещанию видишь. А туда же: «сын»…
П е т р. Нет, Тань, не раз в год. Каждую неделю в институт наведываюсь. Близко не подхожу, а так — сыздаля — вижу. Сын же, душа тянется.
Т а т ь я н а. Не ходи к нему, не трави парня.
П е т р. И это, стало быть, запрещаешь? А как мне жить, Тань? Куда мне деваться?
Т а т ь я н а. Сам думай. Голова на плечах есть.
П е т р. Так оно, Тань, точно так. Да голова-то кругом пошла.
Т а т ь я н а. А у меня, Петя? А у меня?..
Идет снег. И время идет.
В конторе.
По радио передают песню. Певица поет:
«Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга».
У репродуктора, задумавшись, сидит И г о ш е в.
Входит Ю р а. Игошев не замечает его.
Голос диктора: «Мы передавали народные песни в обработке композитора Авенира Ошкурякова».
Ю р а (с «дипломаткой» в руках). Приветствую вас, Сергей Саввич.
И г о ш е в. А, юрист! Здорово. Слыхал?.. Этот Ошкуряков своими песнями всю душу мне выворотил.
Ю р а. Песни-то, сказали, народные. Ошкуряков их только обработал.
И г о ш е в. А хоть и народные, так что? Кто-то когда-то сочинил песню, помер… И песня вместе с ним померла бы, если бы не такие вот Ошкуряковы… Положил ее композитор на ноты, до нас донес бережно и бескорыстно. Низкий поклон ему за это.
Ю р а. Пожалуй, вы правы. Во всяком профессионале я прежде всего ценю благородство. И бескорыстие, конечно. Но в меру, в меру. Дилетанты наступают. Как клопы лезут во все щели. И кусаются. Мы с вашим Виктором не раз испытали это на собственной шкуре.
