И г о ш е в (подозрительно). Вы с Виктором? Ты что, тоже искусством занялся?
Ю р а. В некотором роде.
И г о ш е в. А институт?
Ю р а. Одно другому не мешает.
И г о ш е в. Как же вы с Витькой-то сконтактовались?
Ю р а. Элементарно. Союз единомышленников. Виктор организовал что-то вроде любительской студии. Я в ней импрессарио.
И г о ш е в. По-нашему, значит, толкач. Так?
Юра разводит руками.
Чем же она занимается, ваша студия?
Ю р а. А вы не читали статью о нашей последней… «дисформации»? Вот, пожалуйста. (Подает газету.)
И г о ш е в (читает). «Новое слово в монументалистике». Хм… Кто ж его сказал, это новое слово?
Ю р а. А как раз мы. Что, не верите? Так я говорю, ваш Виктор — огромный талант!
И г о ш е в. Талант? Ты, сушь-ка, не того? Он же маляр… халтурщик!
Ю р а. Нехорошо, Сергей Саввич! Если уж не верить своей районной газете, кому же тогда верить? Под названием газеты что написано? Чей она орган? То-то. Между прочим, Николай Иванович… ведь вы его знаете?
И г о ш е в. Ну как же, вчера втык от него получил.
Ю р а. Так вот, Николай Иванович о вашем сыне сказал: «Виктор Игошев — это явление».
И г о ш е в. Вот явится домой это явление, я его вицей по заднице, чтоб холст напрасно не изводил. Из этого холста в войну сколько штанов, сколько портянок выкроить можно было! А тут какой-то мазилка добро расходует.
Ю р а. Эх, Сергей Саввич! Темный вы человек! Ваш Виктор — глыба! Гигант! Оценить его способны сейчас лишь самые проницательные. Вы человек с таким кругозором, и вдруг: «Мазилка!» Стыдно! Как говорил Есенин: «Большое видится на расстояньи».
И г о ш е в. Ты мне баки не заливай — полные.
Ю р а. Я и не пытаюсь. Кто слеп, тот слеп. Но только запомните: есть еще внутреннее зрение.
И г о ш е в (взвешивая чернильный прибор). Тяжеловат, а?
Ю р а. Спокойно. И учтите: прибор казенный. Но шутки в сторону. Неужели вы и впрямь ничего не слышали про нас? Ведь наша студия, а Виктор в ней запевала, считается в области одной из лучших.
И г о ш е в. Чем она занимается, эта ваша студия?
Ю р а. Как раз это я и пытаюсь вам втолковать. Оформляем клубы, кафе, дворцы культуры… Можем и наглядную агитацию… По большому счету.
И г о ш е в. По большому, значит? А знаешь, русский словам не верит. Тем более — жульничеством попахивает.
Ю р а. Ну, это вы бросьте. Я сам юрист… и, как могу, борюсь с жульничеством. (Достает из чемоданчика образец.) Что вы скажете вот об этой экспликации?
И г о ш е в. Мазня.
Ю р а. Не обижаюсь, потому что знаю: вы это лишь из упрямства говорите. А вот еще… ретроспекция? Как она вам?
И г о ш е в. Что?
Ю р а. Ретроспекция. Элементарно в жанрах не секете, а беретесь судить о таком сложном и деликатном деле… Вот, к примеру, оформление одного из домов культуры. Его осуществляла наша студия. Кстати, Николай Иванович оформлением остался очень доволен.
И г о ш е в. У меня на этот счет свое мнение.
Ю р а. И оно, как я вижу, не в нашу пользу?
И г о ш е в. Я могу прямо сказать…
Ю р а (перебивая). Да-да, скажите, пожалуйста… Скажите мне вот что: ведь клуб в Хорзовой не оформлен? Мы с Виктором могли бы взяться. Есть несколько заманчивых замыслов.
И г о ш е в. Клуб?! Да я к этому клубу вас на пушечный выстрел не подпущу! Шустряки какие нашлись! Вон, вон отсюда, проходимец!..
Ю р а. Я, разумеется, уйду, раз вы настаиваете…
И г о ш е в. Не уйдешь — вышвырну. Видать, в родимого батюшку удался… Тот тоже нашармачка прожить старается. Нет, чтоб с матери брать пример… Вот работница-то!
Ю р а. Уж извините! Мои предки мне не указ. У меня свой путь, собственный.
И г о ш е в. Ну да, путь проходимца.
Ю р а. Полегче, Сергей Саввич, полегче! Я ведь могу обидеться.
И г о ш е в. А мне наплевать! Я, сушь-ка, потому и время на тебя трачу, что ты сын Татьянин. Неужто в тебе ничего материнского нету? Ее силы, ее беззаветности? Да и отец твой человек со своим интересом.
Ю р а. У меня тоже свой интерес, не столь мелкий, как у отца, и не столь приземленный, как у матери. Я знаю, в чем достигну успеха… И знаю, как его достигнуть… Клуб-то доверите нам оформлять?
И г о ш е в. Ну наглец! Да я тебе не только клуб, свинарник оформить не доверю.
Ю р а. Что ж, побеседуйте с Николаем Ивановичем. Он не такой ретроград… По крайней мере…
И г о ш е в. Кыш отсюда, щенок!
Входит Т а т ь я н а.
Т а т ь я н а. Юрка?! Ты что здесь делаешь?
И г о ш е в. Дураков ищет.
Т а т ь я н а. Каникулы через месяц, а ты уже в Хорзовой… Неужто институт бросил?
Ю р а. И не думал. Просто перевелся на заочный.
Т а т ь я н а. Перевелся, ничего не сказав мне? Что тебя заставило?
И г о ш е в. Экспликации, ретроспекции, махинации. Вообще — стремление к легкой наживе.
Т а т ь я н а. Юра, тебе же платили стипендию. И я каждый месяц тридцатку высылала. Разве этого мало?
Ю р а. Ххэ, тридцатку! Ты называешь это деньгами? А что на них купишь? Я в своей студии за день больше заколачиваю.
Т а т ь я н а. Воруешь?!
Ю р а. Упаси боже! Все в рамках закона.
И г о ш е в. Да-да. Ловкость рук и никакого мошенства. Ретроспекция, сушь-ка!
Ю р а. Бросьте острить, Сергей Саввич. Это элементарная предприимчивость. Могу же я хоть в чем-то себя проявить? У человека есть организаторский дар и современный взгляд на вещи. Это доставляет мне удовольствие и… деньги.
Т а т ь я н а. Боже мой, боже мой! До чего ты докатился!
Ю р а. Не понимаю, мать, что тебя смущает? Ведь все в рамках закона. Вот договоры, вот рекомендации, вот отзывы, благодарности… (Швыряет бумаги.)
Они разлетаются по кабинету и постепенно превращаются в снег.
Затемнение.
Летит, летит снег за окном.
Т а т ь я н а одна.
Т а т ь я н а (перед зеркалом). Уж волосинки седые появились. Выдернуть, что ли? Или закрасить? А, пусть. (Садится с книгой за стол.)
Входит П е т р. В руках у него телевизор.
П е т р. Я, Тань, опять к тебе пришел.
Т а т ь я н а. А зачем, собственно?
П е т р. Не в силах я без тебя, вот что.
Т а т ь я н а. Ты не темни, дружок. Все начистоту выкладывай. Что-нибудь снова отчебучил?
П е т р. Да ничо я не отчебучил. Чо ты ко мне придираешься? Я от простой души говорю: хочу жить вместе. Вот и весь сказ.
Т а т ь я н а. Ну так я не хочу. Довольно уж мучилась с тобой. Подумай сам: какой мне прок от тебя? Мужик ты никудышный.
Петр пожимает плечами.
Лентяй, каких свет не видывал.
Петр кивнул.
Весь век сидишь на моей шее.
Снова согласный кивок.
В сорок лет не можешь от старых замашек отрешиться.
Двойной кивок.
При случае — бабы.
Петр хотел было кивнуть, но воздержался и, точно гусь, завертел шеей.
Сколько ж ты изменял мне? Десять раз, двадцать? Или больше?
П е т р (помедлив). Точно не помню. (Ставит телевизор на тумбочку, настраивает.)
Т а т ь я н а. Короткая у тебя память! А я вот все помню. В прошлый приезд ты называл точную цифру: двадцать семь. Да ведь и то не во всех грехах сознался.
П е т р. Обо всех, Тань, выслушивать устанешь. Вольно много их у меня, грехов-то. Из Госстраха опять вытурили. В ресторан вернулся. Ты уж извини.
Т а т ь я н а. Все?
П е т р. Нет, еще маленько. Сёдня вот деньги взял в кассе.
Т а т ь я н а (в ужасе). Деньги?!
П е т р. Ага.
Т а т ь я н а. Взял деньги?!
П е т р. Чо испугалась-то? Я верну. Одолжусь у тебя и все до копеечки верну. (Счастливо.) Цветные телевизоры, понимаешь, выбросили… позаимствовал в кассе и купил… Ох добра машинка! Ничо подарочек, а?
Т а т ь я н а. За мои деньги мне подарочек? Спасибо, Петенька!
П е т р. Не благодари, Тань, не за что. Подарок-то не тебе, Валентину. У калеки одна радость.
Т а т ь я н а. Хорошо ли, голубчик, за чужой-то счет?
П е т р. Так ведь мы с тобой не чужие. Месячишко-два потерпи, я тебе все сполна выплачу. И даже, если угодно, с процентами. Я щас один за весь оркестр. Я да солистка. Так что неплохо зарабатывать буду. Не всяк ведь и на саксофоне, и на рояле, и на электрооргане умеет. А я на чем хошь сыграю. Чем трудней инструмент, тем лучше им владею.
Т а т ь я н а. Ну вот что, мил друг: телевизор можешь оставить себе. Или брату. Мне все равно.
