Могилянский (заглядывает за дверь, возбужденно). Прибыла делегация от кукольного театра и артисты ансамбля Моисеева.
Директор. Вот видите.
Корнеплодов. Ну, что ж, пусть публика повеселится без меня.
Директор. Как я объясню общественности?
Корнеплодов. Как угодно. Уехал. Срочно вызвали. Заболел. Пойдем, дочь.
Корнеплодов и Надя подходят к двери комиссии и останавливаются.
Директор. Как же быть? Надо позвонить куда-нибудь… Посоветоваться… (Уходит.)
Надя. Что же ты остановился и не идешь? Иди, папочка.
Корнеплодов. Легко сказать — иди. Всю жизнь привык быть писателем, и вдруг вот я уже более не буду писателем.
Надя. Иди, папочка. Это может случиться со всяким. Не только с писателем.
Корнеплодов. Страшно. Устал я, Наденька. Посижу немного, соберусь с силами, а потом уж и пойду. (Садится на стул возле двери.) Слышишь, как там страшно шумят?
Надя. Слышу, папочка, Мишин голос.
Мартышкин (подходит). Что, обсуждение Корнеплодова уже началось? Ах, это вы? Честь имею. (С сухим полупоклоном проходит в дверь.)
Надя (прислушивается). Миша кричит. Громче всех. Боже, что он говорит!
Голос Бурьянова (за дверью). Подобное явление в нашей среде абсолютно недопустимо. С этой корнеплодовщиной пора кончать!..
Корнеплодов. Ради бога, прикрой дверь, чтоб я не слышал. И мне надо идти туда?
Надя. Зато потом тебе сразу станет легче. Старенький мой, миленький мой папочка. Собери все свои силы.
Дверь открывается, появляется Сироткин-Амурский.
Сироткин-Амурский. А, вы тут? Значит, передумали, решили явиться. Это и лучше.
Надя. Правда, гораздо лучше? Это я ему посоветовала.
Сироткин-Амурский. Вы дочь?
Надя. Да.
Сироткин-Амурский. Тяжелый, очень тяжелый случай. Но посудите сами, разве мы можем поступить иначе? Ведь это — литература, советская литература. С этим шутить нельзя.
Надя. Я понимаю, я очень понимаю.
Сироткин-Амурский. Сейчас заканчивает свое выступление Бурьянов, следующий — Мартышкин, а затем, если угодно, мы предоставим слово вам.
Корнеплодов. Что ж говорить? Говорить нечего. Я долго и мучительно думал и пришел к выводу, что вы все совершенно правы. Так что мне остается только публично признать вашу правоту и, как мне это ни больно, удалиться в частную жизнь… Если можно, без опубликования в печати, а?
Надя. Папа, не смей унижаться.
Сироткин-Амурский. Вот, кажется, Бурьянов кончил. Пожалуйте.
Бурьянов возбужденно выходит и трясущимися руками закрывает дверь.
Корнеплодов. Что ж это ты, Миша, так безжалостно? Я ведь тебе ничего, кроме хорошего, не сделал.
Бурьянов. Мы с вами не настолько близко знакомы, чтобы вы называли меня Мишей. А сказал я только то, что диктовал мне долг писателя и гражданина. Что же касается намеков, будто я чем-то вам обязан, — то это инсинуация. Ни к вам, ни к вашей семье я не имею решительно никакого отношения. Говорю это честно и прямо в присутствии товарища Сироткина-Амурского.
Надя. Миша, подумай, что ты говоришь! Где твоя совесть? И этого человека я любила!
Бурьянов. Избавьте меня от дешевой лирики. Я не позволю пачкать свою репутацию. Учтите это. Пойду покурить. (Уходит.)
Сироткин-Амурский. Это отчасти, батюшка, плоды вашего воспитания молодежи. Прошу вас. (Пропускает Корнеплодова в дверь.)
Корнеплодов. Главное: не пил, не курил, жене по изменял — и вот… (Уходит.)
Сироткин-Амурский уходит за ним. Дверь затворяется.
Надя (одна у двери). Ну, слава богу. Гора с плеч. Сейчас все это кончится, и мы уйдем отсюда домой. Хоть бы скорее. Но почему я так волнуюсь? Неужели он в последнюю минуту раздумает? Это будет ужасно!.. «Ни к вам, ни к вашей семье я не имею решительно никакого отношения…» Решительно! Нет, все это так чудовищно, что я не знаю, не знаю… Нет, я сделаю что-нибудь ужасное, что-нибудь такое…
Директор (входит). Никому не дозвониться. Никто ничего не знает. Там выгоняют, здесь поздравляют. Буду действовать на свой риск и страх. В конце концов — не такой уж классик. Не хочет — не надо. Юбилянский! То есть тьфу — Могилянский!
Могилянский (входя). Здесь.
Директор. Объявите публике, что юбиляр срочно уехал для изучения жизни в отстающие районы Центральной черноземной области.
Могилянский. Так он же здесь, его могут увидеть.
Директор. Не важно. Его все равно почти никто не знает. Тоже писатель. Безбилетный пассажир. Уберите его портрет, давайте звонки, и пусть играет оркестр.
Могилянский убирает портрет, оркестр ремесленников играет вальс.
Могилянский. С таким юбилеем можно нажить себе порок сердца. Гораздо спокойнее хоронить! Смотрите — вдова. То есть, я хотел сказать, жена. Идет жена юбиляра. Мать юбиляра, дочь юбиляра.
Входят Корнеплодова, бабушка и Вера.
Еще раз здравствуйте, Софья Ивановна. Ну как вам нравятся пальмы?
Корнеплодова. Он тут? (Видит Надю.) А, Надька! Нашла. Где отец? Говори!
Надя. В приемочной комиссии.
Корнеплодова. Кто велел?
Надя. Пойми, мамочка… Хоть раз в жизни…
Корнеплодова. Я спрашиваю: кто велел? Замолчи. Все ясно. Каяться пошел? Я знаю, что ты его уговорила, отвратительная девчонка. Рано ему еще каяться! Когда надо будет, я ему сама скажу. А ну, где этот самый консилиум? Здесь, что ли?
Надя. Мамочка, что ты хочешь сделать?
Корнеплодова. Не задавай идиотских вопросов. (Распахивает дверь.) Евтихий, иди сюда! (Наде.) А с тобой я еще поговорю. (Корнеплодову.) Евтихий, кому я говорю! Сию минуту иди сюда.
Мартышкин (видный в открытую дверь, продолжает свое выступление)…могу продемонстрировать еще один шедевр: «Митрич потянул Васку за упругие груди и хлобыстнул по уху тальянкой». Хаханьки! Одним словом, дырка от бублика!
Корнеплодова. Вы! Прекратите это издевательство над известным писателем и общественным деятелем. Иначе я буду звонить в Совет Министров. Ишь как расходились. Добролюбовы! Евтихий, почему ты здесь, а не на своем юбилее? Это тебе не компания. Твое место в президиуме на трибуне.
Корнеплодов. Юбилея не будет.
Корнеплодова. Кто выдумал эту дичь?
Корнеплодов. Я решил…
Корнеплодова. Никому не интересно, что ты решил. Вот еще новости. (Кричит в дверь.) Вопрос о Евтихии Федоровиче снимается!
Сироткин-Амурский. Однако позвольте…
Корнеплодова. Не позволю. Не нуждаемся.
Сироткин-Амурский. Почему же?
Корнеплодова. Потому, что членский билет — вот! (Вынимает из сумки и показывает билет.) Вам это ясно? Вопрос исчерпан.
Сироткин-Амурский. Это не существенно.
Корнеплодова. Может быть, для вас не существенно, а для нас даже очень существенно. А теперь можете идти и продолжать заседание.
Сироткин-Амурский. И продолжим!
Корнеплодов. Мой членский билет? Где ты его откопала?
Корнеплодова. Совершенно случайно обнаружила в «Диалектике природы» Фридриха Энгельса, которую я тебе купила пять лет назад специально для того, чтобы ты изучал диалектический материализм, а ты вместо того, оказывается, дрых у себя на диване? Но это особ статья. А теперь ступай в артистическую, умойся, причешись и надень галстук.
Корнеплодов. Нет, нет. Я это все отменил.
Корнеплодова. Пока не нашелся билет, а теперь…
Корнеплодов. Не имеет значения. Не хочу, не пойду.
Корнеплодова (грозно). Что? Ну это мы еще посмотрим. Кто здесь ответственный по юбилею?
Директор. Я.
Корнеплодова. Так что же вы стоите и ничего не делаете? Вы видите, что юбиляр нервничает? Проводите юбиляра в артистическую и не выпускайте, пока я не дам указания.
Корнеплодов. Софья!
Директор. Идите, уважаемый, и не раздражайте вашу супругу. Она знает, как лучше.
Корнеплодова. Ступай! (Директору.) Обеспечьте ему черный кофе с сахаром и лимоном. Заприте дверь и захлопните форточку, чтобы его там не продуло. Вы, персонально, отвечаете за его здоровье. (Корнеплодову.) Ну, что же ты не идешь? Ступай!!!
