Ознакомительная версия.
Корова
Цветы и травы, клевер и ромашка,
Упрямый, мощный травостой,
Закрылись д. горошек с кашкой,
И запах их повис, густой.
Идут коровы в зареве заката,
Пастух устал, не щёлкает бином,
На окраине села коров встречают ребята,
Деревенские наглецы, им всё нипочём…
Коровы, каждая, идут за ребёнком,
А дома устроен пир,
Пахнет жареным телёнком,
Порубленным как красный командир.
Корова не отличается умом,
Она не понимает, куда он подевался,
Стоит, растерянная, перед его дерьмом,
Он её выменем ведь игрался…
Бывало зубами зажмёт, сынок,
Но нет его, нет, исчез он,
Больше никто не делает прыг–скок,
Поскольку сынок зарезан.
Как холодно в чертогах Франкенштейна,
Висит пиджак на ледяной стене,
Заброшен замок Ваш в долине Рейна,
Как тот корабль на ледяной Луне…
Бредёт старик по склону вверх, вздыхая,
Дрожит тряпьё на согнутых плечах,
И женщина стоит вверху нагая,
И змеи шевелятся в волосах…
Зелёный дым клубится из расселин,
Сидит спиной к нам бледный исполин,
Сшит из кусков, и среди скал поселен,
Он не Адам, но он ничей не сын…
Но что это? Кинжал, торчащий в шее,
На кафельном полу лежит Виктóр,
Творец, хирург, что метил в Прометеи,
Лежит он два столетья, до сих пор…
Чудовище над ним склонилось в горе:
«Отец, отец, меня освободи!
Жить не хочу на суше или в море,
Меня скорее смертью награди!»
Мольбы напрасны. Это труп Виктóра.
Ты будешь жить, бессмертен и угрюм.
Без радости, без счастья, без надзора,
Без цели и без смысла, наобум…
Когда бы мы Историю учили,
Мы понимали бы, мы понимали бы,
Что мёртвые недаром опочили,
Зашитые в свинцовые гробы.
Что смерть, она нам лучшая подруга,
Бессмертие — тягчайшее из бед,
Чудовище, завинченное туго,
Так хочет смерти, только смерти нет…
Опять встаёт вопрос о смысле жизни,
Ребристый, тихо ноющий вопрос,
И хочется чтоб пёс пришёл: «Ну, ли'зни!
И успокой меня тем самым, пёс!»
Шекспировская пёстрая палатка…
Сам Немирович в клетчатых штанах,
От вечности и приторно и гадко,
Как от попойки на похоронах…
Театр. Буфет. Актёры, как собаки,
Поджав хвосты. Смазлива мадмазель.
Швейцары, многодневные неряхи
И барышни, с качели в карусель…
Театр. Потеха. Драма вечно кружит,
И Гамлет в занавеску шпагой, — пыр!
Полония он шпагой обнаружит
И продырявит ей его мундир…
Краснеют там глазницы черепами,
Проходит ряд монахов площадных.
Театр никогда не расстаётся с нами,
И только от свечей нагар сальны'х…
Штанишки до колен свои спустивши,
Актриса, весела, не молода,
Крутые бёдра мощно разваливши,
Не чувствует ни страха, ни стыда.
И гогот. И курение у сцены.
У фавна нарисованы глаза,
Разводы. Дети. Гомики. Измены.
От лука неподдельная слеза…
Соорудив из занавесок дворик,
Суфлёр жуёт свиную колбасу:
«О, бедный Йорик, право, бедный Йорик!»
Твой череп держит Гамлет на весу…
* * *
Крыши под соломой,
Луна над трубою,
Чёрт сидит с Солохой,
С головой свиною.
Таковы обряды
Нашей Украины.
А в лесах — наяды.
В статуях — морщины,
Гипсовые фавны
Задолжал помещик,
Великодержавны
У голландских печек.
Трубки с длинным стержнем,
Чубуки лихие.
Мы тебя зарежем,
Мы — твои родные.
* * *
Вороны не любят много листвы,
Вороны этим правы,
Крылья у них могут стать кривы
В сквериках Старой Москвы.
Любят они погорелый простор,
Лают они и рычат,
Вороны похожи с недавних пор
На молодых волчат.
Ворона — тяжёлая птица Руси,
Гоплит, тамплиер, талиб,
Мощное у вороны шасси,
Она как ядерный гриб
Падает сверху, собаке в лоб.
Помню я. Мусорный бак…
Смотрел в окно под радио–трёп
На битву ворон и собак…
* * *
Думай, о, женщина, на ветру,
Переживай измену!
Пока я тебя, задыхаясь, беру,
Ты будешь смотреть в стену.
* * *
Туманная луна.
Как и всегда, висела,
И грудь где ордена,
От старых ран болела.
Он вышел на балкон
С горячей кружкой чая,
Как будто Цицерон,
От Цезаря страдая.
Ветер хрюкал, и летело
От оратора свиного,
На божественное тело
К Вам, божественное слово!
Ветер выл, снега бросая.
Словно бы в брезент кибитки.
Эй, ты, Русь моя босая!
Эх, буржуи, недобитки…
* * *
Зазубренные очи, капюшон,
Ты у штурвала правишь в круговерть,
В зелёно–чёрный вспененный крюшон,
Зловещий капитан, ты смерть!
Блестящий череп, тёмный впалый рот,
Зубов пренеприятнейший оскал!
Тебя увидел праздничный народ,
Что в шлюпки из «Титаника» сигал…
Гремел оркестр, и мощный океан
Как мусор уносил печальный люд,
Погибших в свое тело принимал,
Стуча собою в двери всех кают…
Зловещий капитан тогда, как вор,
Сошёл к воде и не смочивши ног,
Пошёл к Европе и идёт с тех пор,
Костист, старателен, внимателен и строг…
* * *
И побледнел Квачков перед Стрельцовым…
И Удальцов слинял перед Стрельцовым,
Вдруг стал Стрельцов кумиром образцовым,
Имеем дело только со Стрельцовым!
А что премьеры ДНР на час?
Какой придёт там новый верхолаз?
Какая там трёхдневная щетина,
Есть от Кремля нам посланный мужчина?
Захарченко суровым подпираем,
Вот Болотов ушёл за Бородаем,
А где Козицын? Был убит Беднов,
И Мозговой лежал в гробу суров…
* * *
Всё стало вдруг печально,
Ослабевает Гольфстрим,
Холодно нам ночами,
Лондон непроходим,
Не помогает толстовка,
Не помогает парка,
Холодно и неловко,
Раньше же было жарко…
Всюду горят пожары,
Всюду идут дожди,
Ветер над Темзой старой
Кислый как крокоди…
Льнёт к рукаву Хамлета:
«Клерк, ты куда идёшь?»
На всей Европе лета
Нынче ты не найдёшь…
* * *
Моё прошлое густо заселено,
В нём горит ослепительный свет,
Невозвратная улица Ленина
И исчезнувший горсовет…
Там каштаны стояли с грушами,
Вишня праведная цвела…
Тонны груш украинцы скушали,
Вишни срезали догола…
Миномёты и артиллерия —
Вот чудачества этих мест.
А крутая улочка Берия,
Как известно, ведёт на крест…
Продавать уже нечего. Мир стоит,
Все часы молодые стоят,
Полыхает налево Крит,
А направо — горит Евфрат.
Вот ползут камуфляжные через Ирак,
Танки, словно у Пора слоны,
Александр Великий, ну, гомик, как
Ты доволен, сын Сатаны?
Он не рад, он лежит неизвестно где,
В глуби шахт золотых, в пузыре,
Александр Рогатый погряз в воде,
Как иначе, при этой жаре?
Продавать уже нечего. Уолл–стрит
Закрывает свои глаза,
Всякий лифт в небоскрёбах давно стоит,
Демонстрируя, что он «за».
До свиданья, прогресс! До свидания, сын!
Обеспечивший нам приход
Всевозможных туш, а не только свин,
И так длилось за годом год…
Наступает век, он уже наступил
И идёт своей жаркой стопой,
Людоедство прёт изо всех своих сил,
Твой ребёнок, обед он твой…
* * *
А где же викинги, мой брат?
Куда они ушли?
Ведь этих боевых ребят
Боялись короли…
Они бежали, раскудрясь,
Мечи свои сжимая,
В Историю с мечом вонзясь,
И криками пугая…
Они бросались на Париж,
И Данию ограбив,
Смеялись парни, каждый рыж,
А не Оскар вам Рабин…
* * *
Я жил в гостинице и был неутомим,
На верхних этажах там птицы прилетали,
Поэт был Бродский, я встречался с ним,
И мы к Нью — Йорку оба ревновали…
Какая глубь седая старины…
Что ж, сорок лет, не молодые годы…
Глаза закрою, вижу две спины,
Что никогда не выживут из моды…
* * *
«Двадцатишестилетняя девушка, проститутка,
Допила бокал, переступила через его тело,
И покинула яхту».
Убийцы всегда бывают молодыми и красивыми.
Они, стройные, стоят на каблуках, улыбаются,
И ветер облепляет одеждой их стройные фигуры,
Сдвинув одежды на один бок…
Убийцы никогда не стареют…
Они уверены в себе,
Движения их экономны и элегантны…
Убивая пожилых мужчин,
Они избавляют их от
Гнусной заплесневелой старости,
Как этого менеджера Google.
Эта двадцатишестилетняя проститутка…
* * *
Во рту у ребёнка случайные звуки:
«Агуга–агуя–ага»,
Возможно, ребёнка за теплые руки
Взяла неожиданно Баба — Яга.
Ребёнок довольный и рад он старухе,
Слюнявый, счастливый, он к бабушке льнёт.
Мы Бабу не видим, весёлые звуки
Ребёнок, наш мальчик, всё ж ей издаёт…
Миры параллельные кашей измазав,
Ребёнок живет на два мира с утра,
Пришёл он из мира дикообразов,
А наш мир, в сравнении, — просто дыра…
* * *
Народы двигались по Земле,
Колёса кибиток скрипели во мгле,
Самый ужасный всегда был вождём,
Вот так мы с тех пор и живём.
Принцип отбора: неравный рост.
Лучше горбатый. Свиреп и кос,
С длинной косою на бритой башке,
Ну, и шесть пальцев на мощной руке.
Ноздри расшлёпаны, взгляд свинцов,
Вот он, водитель, каков!
Запах его, как могила,
Ну, и зовут — Атилла.
Зубы кривые, ухмылка ярка,
Вот, полюбуйтесь, на боевика,
По принадлежности он ИГИЛ,
Племя всё тех же Атилл…
* * *
Некрасивый миллиардер,
Который назавтра улетал убивать слонов,
Сидел со мной в клубе «Цвет ночи»
(Подушки. За столиками дамы и мэны)
И зло укорял меня за то, что я посылаю молодёжь в тюрьмы.
Чёрт, какой это был год? Две тыщи девятый, что ли?
Я отвечал миллиардеру, назавтра улетающему
убивать слонов на сафари в Африке,
что он просто не знает, как у нас в партии принимаются решения,
что у нас на акции идут добровольцы…
За нами в полглаза наблюдал банкир, который
привёл меня на эти смотрины…
Тот, что через несколько часов будет убивать слонов,
Пил красное вино из большого бокала,
И я пил красное вино из большого бокала…
Это было хорошее, дорогое вино… Я редко имею такое…
По мере того, как мы распалялись в споре,
Я убеждался, что убийца слонов меня не выносит.
что я противен ему с моими стихами, очками,
с моими красавицами–девками,
со всей моей устарелой романтикой без денег.
Я уже просто бесил его собой.
Ещё немного, и он убил бы меня, как слона…
И банкир у него за плечом становился скучнее,
Он–то думал увлечь убийцу слонов моей личностью,
а всё происходило с точностью до наоборот.
Короче, я провалил экзамен,
который и не мог сдать бы.
Кажется, я ушёл раньше, чем ушли они,
А, может быть, они ушли раньше со свитой
Из клуба «Цвет ночи».
Умертвитель слонов позже выбрал Навального,
взял его «в прiймы», как говорили на Украине
(отсюда фамилия Приймаков),
Потратил на него денег, чтобы потом нажить ещё больше,
и блистательно быстро подняться в списке «Форбс».
Я стал лучше относиться к слонам,
Скоро вступлю в общество их защиты,
Хотя ранее находил, что слоны воняют.
Ознакомительная версия.
