Н. Денисов - Стезя

Звезды падают в синюю мглу,
За деревнею, в ближнем околке.
На вечернем покосном лугу
Не устали кричать перепелки.

Вот маячат большие стога.
Реактивный проходит со свистом.
И на месяце старом рога
Так же ярки в дымке серебристом.

И паромщик поет на корме,
Над водой свесив ноги босые.
И сдается, что двое во тьме
Нежно шепчут слова дорогие.

И вот вхожу в знакомую страну –
Цветов и трав, и пашни незабытой.
И коршун держит в лапах тишину,
Кружа своей разбойною орбитой.

И злой комарик с криком «Помоги!»
Напрасно бьется в лапах паутины.
И по тропинкам ползают жуки
Как тяжело груженные машины.

Я слышу вновь крестьянский зов земли!
Она парит к полуденному зною.
Над ней, как пули, носятся шмели,
В нектар цветов ныряя головою.

А там, где с пашней слился окоем,
Найду друзей по тракторному гулу.
Былинной Русью пахнет чернозем.
И вновь в себе я чувствую Микулу!

Он в ночи полыхнул вдобавок,
Прибежали – с полатей, с лавок,
Кто ведром, кто багром звеня.
Но куда там – стена огня!
Подступись тут! Рвались патроны,
Сам собой бил свинец каленый –
Из охотницкой кладовой –
Дробью крупною, нолевой.
Утром в печке, торчащей знобко,
Уцелевшей, горшок с похлебкой
Порывался – в который раз! –
Сдетонировать, как фугас.
Мы вздыхали на головешки,
Из последнего – чашки, ложки –
Погорельцу несли: возьми!
Так всегда было меж людьми.
При фашистах иль печенегах,
Кем бы он, погорелец, не был,
Не бросали в беде. Потом
Возводили и новый дом.
Под раскатом любого грома
Русским людям нельзя без дома.
Чтоб всегда в стороне родной –
Крыша, ставни и дым печной!
Вот и встал он – былого краше!
На пригорке, в селенье нашем,
Недалеко от большака,
Как задумали – на века.

Принимает пушнину приемщик и спец –
Дым махорочный стелется низко, –
Он сидит на полу, как восточный купец,
Назначает он цены без риска.

Он хозяин участка и, не торопясь,
Принимает за штукою штуку:
Слева лисьего меха гора поднялась,
А соболья – по правую руку.

А на струганых лавках, степенность храня,
В полушубках тугих, как кольчуги,
Восседает сибирская наша родня –
Все охотники здешней округи.

Будет к вечеру дом наш ходить ходуном,
Будет сплясано за ночь немало!
Вот меня отряжают за красным вином:
Загудят мужики небывало!

А приемщик хитро намекает на жен:
Что, мол, скажут? Заявятся скопом!
Но охотники тут же идут на рожон,
Рукавицами хлопая об пол.

И сдается приемщик, он к стенке прижат.
Он расчет совершает по кругу:
Четвертные и сотни – все справа лежат.
Ну а трешки – по левую руку.

Будет к вечеру дом наш ходить ходуном.
Будут стены качаться от пляски!
А окрестные зайцы за снежным бугром –
В первый раз ночевать без опаски.

К экзотике столь знаменитой,
Конечно, душа не глуха:
К хорею, к лягушке расшитой,
К тынзяну в руках пастуха.

Сполохи,
сполохи,
сполохи!
Но вдруг упирается взгляд
В деталь современной эпохи,
В соседство моторов и нарт.

Я слышу, как воют долота, –
Глубинный штурмуется пласт.
В разорванной хляби болотной
Гудит
геометрия
трасс!

Сдалась под напором металла
Полярных земель тишина.
В старинный орнамент Ямала
Железная нить вплетена.

Не случайно запомнил:
Мы там ночевали
И глазели па кирху
С трефовым крестом.
городок Наантали,
Отель «Наантали»!
Что-то русское
Слышалось
В имени том.

И красивая девушка
Возле киоска
так щемяще мои
Всколыхнула года,
Что совсем было близко
До внешнего сходства
С городками, где счастлив
Я был иногда.

Вспоминается,
Как с приближением ночи,
Невозможно о милой грустилось
Хоть плачь.
И напрасно – с рекламы
Зеленые очи Зазывали утешить
От всех неудач.

А на утро мы тот городок
Покидали,
Не заманит назад
Никаким калачом.
Но опять я шепчу:
«Натали... Нааитали...»
И жалею, жалею,
Не знаю, о чем.

Ободряя кивком головы
И озябшей улыбкою грея,
Приводил он с бульваров
Москвы Амфибрахии, ямбы, хореи.

И Пегаса – лихого коня,
Он стегал полюбившейся строчкой,
Полновесною рифмой звеня,
Будто сельский кузнец молоточком.

Не кудесник из древних поэм,
А хранитель весеннего чувства,
Он однажды ушел насовсем,
Молодым завещая искусство.

Друг за другом пошли холода
В доказательство зыбкости мира.
Но могла ли остыть навсегда
Столько песен взметнувшая лира!

Мне не верится. Ночь у окон...
Вдруг опять за метелью незрячей
С Александром Сергеичем он
Засиделся за пуншем горячим?

Только смолкли лягушки-царевны
И уснул заколдованный лес,
Разбудил среди ночи деревню
Неожиданный грохот с небес.

Я дрожал, дожидаясь рассвета,
Испугался тогда не шутя.
И звенели на крыше монеты
Серебристой чеканки дождя.

И опять, прогремев в колеснице,
Громовержец ломал облака.
Кинул молнию огненной птицей
И сразил наповал мужика.

А под утро за лошадью пегой,
Что, наверно, оглохла в грозу,
Проскрипела в деревню телега,
Где лежал человек на возу.

И со страхом его провожая,
Выли бабы в проулке косом.
А живая вода дождевая
За тележным неслась колесом...

Промокший, зеленый от злости
Нахохлился день у ворот.
Измаялись в отпуске гости –
На родине дождик идет.

И нет ни желанья, ни воли
У солнышка высушить грязь.
Комбайны остыли на поле,
Издергана местная власть.

И лязгает попусту трактор,
И падает резко удой.
Но нет оправдания фактам,
Что в пору хоть в голос завой.

А небо вконец затянуло,
И туча за тучею прет.
И лишь на обветренных скулах
Слыхать, как щетина растет.

– Когда это кончится, боже?
– Да что это в небе стряслось!
И я дождевик, будто кожу,
Содрал и повесил на гвоздь.

Он там остался – за порошами,
Тот гарнизон в судьбе моей,
И скрип ботинок неразношенных,
И лейтенантских портупей.
И версты марша надоевшего,
И штык, примкнутый наголо,
И месяц, как заиндевевшее
Противогазное стекло.
И шутки ярые, рисковые
О том, что «дембель» впереди,
В морозном паре клуб-столовая,
Команды:
– Стройся! Выходи!..
Там мы звались морской пехотою,
Там командирский бас звучал.
Там понял я, прощаясь с ротою,
За что я в мире отвечал!

...Я из толчеи городской
Не вижу обратного хода,
Как будто костюм дорогой
Надел и стесняюсь народа.

Когда-то пахать-боронить
Досталось на тракторе лично.
Но поздно!
Оборвана нить.
Потерян тот след гусеничный.
Да поздно ли?
Слышу, нет-нет,
Рокочет – из толщи метельной...
Но это бушует сосед
За тонкою стенкой панельной.