появляется неодолимая потребность бедокурить: щекотать гранитных львов, дразнить гипсовых грифонов, пугать мраморных лошадей и дергать за ногу бронзового графа Орлова, восседающего у ног бронзовой Екатерины Второй.
В начале весны
возникает намеренье жить вечно.
Но как осуществить это безумное намеренье?
Спросил гранитных львов — они не знают.
Спросил гипсовых грифонов — они тоже не знают.
Спросил мраморных лошадей — и они не знают.
Спросил бронзового графа —
он и понятия об этом не имеет. Бронзовую императрицу спросить не осмелился.
Я говорил ей:
не мешайте мне, я занят важным делом, я влюбляюсь.
Я говорил ей:
не отвлекайте меня,
мне нужно сосредоточиться-
я же влюбляюсь.
Я говорил ей:
подождите немного, мне некогда, я же влюбляюсь в вас!
Мне надо здорово в вас влюбиться.
— Ну и как?— спрашивала она.—
Получается?
— Ничего,— отвечал я,—
все идет как по маслу.
Ну что?— спрашивала она.—
Уже скоро?
Да, да!— отвечал я.—
Только не торопите меня.
Ну скорее же, скорее!— просила она.—
Мне надоело ждать!
Потерпите еще немножко,— говорил я,— куда вам спешить?
Но почему же так долго?— возмущалась она. Так ужасно долго!
Потому что это навсегда,— говорил я,— потому что это навеки.
Ну, теперь-то уже готово?— спрашивала она. Сколько можно тянуть?
Да, уже готово,— сказал я и поглядел на нее влюбленными глазами.
Не глядите на меня так!— сказала она.—
Вы что, с ума сошли?
ВОЛШЕБНИЦА
Шел медленный крупный снег.
Я ждал долго и совсем окоченел.
Она пришла веселая в легком летнем платье и в босоножках.
— С ума сошла!— закричал я.— Снег же идет!—
Она подставила руку снежинкам, они садились на ладонь и не таяли.
— Ты что-то путаешь,— сказала она,—
по-моему, это тополиный пух.— Я пригляделся, и правда — тополиный пух!
— Ты просто волшебница!— сказал я.
— Ты просто ошибся!— сказала она.
-Г- -де
ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ
Я решил тебя разлюбить.
Зачем, думаю, мне любить-то тебя, далекую —
ты где-то там, а я тут.
Зачем, думаю, мне сохнуть по тебе — ты там с кем-то, а я тут без тебя.
К чему, думаю, мне мучиться —
разлюблю-ка я тебя, и дело с концом.
И я тебя разлюбил.
Целый день
я не любил тебя ни капельки. Целый день
я ходил мрачный и свободный, свободный и несчастный, несчастный и опустошенный, опустошенный и озлобленный, на кого — неизвестно.
Целый день
я ходил страшно гордый тем, 4TQ тебя разлюбил, разлюбил так храбро, так храбро и решительно, так решительно и бесповоротно.
Целый день
я ходил и чуть не плакал — все-таки жалко было, что я тебя разлюбил, что ни говори, а жалко.
Но вечером
я снова влюбился в тебя, влюбился до беспамятства.
И теперь я люблю тебя
свежей,
острой,
совершенно новой любовью.
Разлюбить тебя больше не пытаюсь бесполезно.
-г -д*
ХВАСТУН
Стоит мне захотеть,— говорю,— и я увековечу ее красоту в тысячах гранитных, бронзовых
и мраморных статуй, и навсегда останутся во вселенной ее тонкие ноздри и узенькая ложбинка
снизу между ноздрей-
стоит мне только захотеть!
Экий бахвал!— говорят.—
Противно слушать!
Стоит мне захотеть,— говорю,— и тысячелетия будут каплями стекать в ямки ее ключиц и высыхать там, не оставляя никакого следа,— стоит мне лишь захотеть!
Ну и хвастун!— говорят.—
Таких мало!
97
7 Г. Алексеев
Тогда я подхожу к ней, целую ее в висок, и ее волосы начинают светиться мягким голубоватым светом.
Глядят
и глазам своим не верят.
-а*
НАКАТИЛО
Накатило,
обдало,
ударило,
захлестнуло,
перевернуло вверх тормашками, завертело,
швырнуло в сторону, прокатилось над головой и умчалось.
Стою,
отряхиваюсь.
Доволен — страшно.
Редко накатывает.
ВОЗВЫШЕННАЯ ЖИЗНЬ
Живу возвышенно.
Возвышенные мысли ко мне приходят.
Я их не гоню,
и мне они смертельно благодарны.
Живу возвышенно.
Возвышенные чувства за мною бегают, как преданные псы.
И лестно мне иметь такую свиту.
Живу возвышенно,
но этого мне мало —
все выше поднимаюсь постепенно.
А мне кричат:
— Куда вы?
Эй, куда вы?
Живите ниже —
ведь опасна для здоровья неосмотрительно возвышенная жизнь!
Я соглашаюсь:
— Разумеется, опасна,— и, чуть помедлив, продолжаю подниматься.
ФАКЕЛ
Вышел из трамвая — пахнет гарью.
Потрогал голову — так и есть:
волосы на голове моей полыхают.
Так и шел по Садовой как факел.
Было светло и весело мне и прохожим.
Так и пришел к Лебяжьей Здесь и погас.
канавке.
Загорюсь ли я снова?.
Как знать.
СВЕТЛАЯ ПОЛЯНА
Мой добрый август взял меня за локоть и вывел из лесу на светлую поляну.
Там было утро, там росла трава, кузнечик стрекотал, порхали бабочки, синело небо и белели облака.
И мальчик лет шести или семи с сачком за бабочками бегал по поляне.
И я узнал себя, узнал свои веснушки, свои штанишки, свой голубенький сачок.
Но мальчик, к счастью, не узнал меня.
Он подошел ко мне и вежливо спросил, который час.
И я ему ответил.
А он спросил тогда, который нынче год.
И я сказал ему,
что нынче год счастливый.
А он спросил еще, какая нынче эра.
И я сказал ему, что эра нынче новая.
— На редкость любознательный ребенок!—
сказал мне август и увел с поляны.
Там было сыро, там цвели ромашки, шмели гудели и летала стрекоза.
Там было утро,
там остался мальчик
в коротеньких вельветовых штанишках.
Г
На берегу
тишайшей речки Карповки стою спокойно, окруженный тишиной заботливой и теплой белой ночи.
О воды Карповки, мерцающие тускло!
О чайка,
полуночница, безумица, заблудшая испуганная птица, без передышки машущая крыльями над водами мерцающими Карповки! Гляжу спокойно на мельканье птичьих крыльев, гляжу спокойно на негаснущий закат, и сладко мне в спокойствии полнейшем стоять над узкой, мутной,
сонной Карповкой, а чайка беспокойная садится неподалеку на гранитный парапет.
Все успокоилось теперь на берегах
медлительной донельзя речки Карповки.
СНЕГ
Если запрокинуть голову и смотреть снизу вверх на медленно,
медленно падающий крупный снег, то может показаться бог знает что.
Но снег падает на глаза и тут же тает.
И начинает казаться, что ты плачешь,
тихо плачешь холодными слезами, безутешно, безутешно плачешь, стоя под снегом, трагически запрокинув голову.
И начинает казаться, что ты глубоко,
глубоко несчастен.
Для счастливых
это одно удовольствие.
— Не так,— говорю,— вовсе не так.
— А как?— спрашивают.
— Да никак,— говорю,— вот разве что ночью в открытом море под звездным небом и слушать шипенье воды, скользящей вдоль борта.
Вот разве что в море под небом полночным, наполненным звездами, и плыть, не тревожась нисколько. Вот разве что так.
Иль, может быть, утром на пустынной набережной, поеживаясь от холода,
и смотреть на большие баржи, плывущие друг за другом.
Да, разве что утром у воды на гранитных плитах, подняв воротник пальто,
w -аре
и стоять, ни о чем не печалясь.
Вот разве что так,— говорю,— не иначе.
Можно любить запах грибов, быстрые лесные речушки, заваленные камнями, и романсы Рахманинова. Можно любить все это и ни о чем не тревожиться.
Но я люблю просыпаться, когда ночь на исходе, когда и утро, и день еще впереди и когда вдалеке кто-то скачет к рассвету, не щадя коня — кому-то всегда не терпится.
џ * ■*
Необъяснимо, но ребенок
так горько плачет у истока жизни.
Непостижимо, но мужчина
пренебрегает
красотой созревшей жизни.
Невероятно, но старик
смеется радостно у жизни на краю.
Что рассказать деревьям, траве и дороге?
Что показать птицам?
Что подарить камням?
Посторониться
и не мешать спешащим? Поторопиться
и прийти самым первым?
Как полезно возникнуть!
Как увлекательно быть!
Как несложно исчезнуть!
Спотыкаясь о камни, выбегаю к морю.
Оно зеленое, оно колышется, оно безбрежно, оно предо мною.
У меня много забот.
Надо позаботиться о Фонтанке,
