Виктор Александрович Соснора (1936–2019) – поэт, драматург, прозаик, переводчик. Прямой продолжатель традиций русского литературного авангарда и безусловный классик, творческое наследие которого еще предстоит осмыслить. Многие годы руководил литературным объединением в Ленинграде. Писать стихи начал в шестнадцать лет, но ранних стихотворений сохранилось очень мало – автор, по его собственным словам, испытывал «тягу к самосожжению» и многое попросту уничтожил. Его стихи по мотивам «Слова о полку Игореве» принесли ему заслуженную славу: «За четыре месяца я стал знаменит, распечатан в самых верхнепартийных изданиях и вошел в первую четверку поэтов страны». Но его творчество не подчинялось ни стимулам, ни ограничениям, это был художник, отличающийся какой-то первозданной, космической внутренней свободой. «Я никогда не писал ни для читателя, ни для… ни для кого! Хуже того скажу вам: я и для себя не писал никогда. Это просто находит какое-то состояние, понимаете… и… пишется. А потом не пишется».
А я тебя зову,
аук! – а отклик – дождиком в золу.
Так штиль безлунья вопрошает шторм.
Так вопрошает муравей зарю…
И что?
Что солнце – светоносец и свирель,
что море – серебро или сирень,
что небо – не божественно ничуть,
что ты – лишь ты, а я зову «своей»
ничью?
О мания метафор! В леденцах
златых песок. Матрешечный наряд
хвои. А в небе твоего лица
не отыскать, – коварство и… ноябрь.
8
Но я
жду вечера, и вечер – вот уже.
Вишневый воздух в птицах виражей.
Мир морю! На луне лицо нуля.
Опять окно в дыханье витражей.
Листок
в своих бумажных лепестках белел,
он в буквах был и на столе болел.
Хозяин – я с бессмысленным лицом
читал чертеж. Хозяин был без дел.
Листок любил хозяина. Часы,
отчаянно тиктакая (о чем?),
произносили буквы, как чтецы.
Я лишь стенографировал отчет.
9
О чем?
Что львице лай, а слава соловью,
что я свечой меж скалами стою,
что лик любви на буквы обречен?..
Не возвратить мне молодость свою.
Уста
любви я лишь бумаге даровал.
Оброк любви лишь буквами давал.
В твоей я не был, а в своей устал.
Так вечер охладили дерева.
Так сердце спит. Так я себя травлю.
Так в бездне зла в святилища не верь.
Мсти, жено, мне за молодость твою,
за безвозвратность без меня! Но ведь
10
навет?..
Но ты – не ревность. Потому терпеть
и нам ноябрь. И нянчиться в тепле
с балтийской болью (или бьется нерв?).
Мсти, жено, мне, что ты со мной теперь.
Что здесь
под хор хвои сквозит стекла металл,
влюбленных волн в потемках маета,
и мы – не мы! Созвездия чудес!
Шалит волна или шумит мечта?
Мечта машинописи! Купола
романтики! Конь красный! С арфой бард!
Но вот луна распустит два крыла,
а на лице ее – бельмо баллад!
11
Была
ты только текстом сновиденья. Явь
живую ждать? И жду. И снова я
тебя творю, – о святость, как бедлам,
о ясность, как проклятье или яд!
Одна
в беспутности своей без пут, как брызг
бряцанье! Донжуановский карниз!
Твое лицо кто сколько обнимал,
чтоб обменять свободу на каприз?
Я – обменял. Притворствуя и злясь,
ты – жизнь желаний! Старшею судьбой
ты ставшая! Святыня или связь?
Ты отомстила мне за все – собой!
12
Собор,
по камушку разобранный! Орган,
по трубочке растасканный! Орда,
по косточке разъятая! Свобод
не светит. На лице моем аркан.
И конь
несется в ночь, мерцает красный глаз.
Теперь меня копытом втопчет в грязь.
Так в жизни – жизнь и никаких икон,
отравленная, как светильный газ!
Что ж. Я готов. Я говорю: прощай,
жизнь обезжизненная, так сказать.
И здравствуй, жизнь желаний! Получай
в избытке долю солнца и свинца.
13
Связать
цезурой сердце, обессмертить дух
строфой, зарифмовать дыханье двух,
метафорами молодость спасать?
Но это – аллегория, мой друг!
Ныряй
вот в эту ночь, в мир молний и морей,
в сон осени и дрожь души моей.
Необратима ты! И наш ноябрь
мучительней сонетов и мудрей.
Да будет так. Писатель пишет стих.
Читатель чтит писателя. А нам
в отместку ли за двуединство сих
ночь у окаменелого окна?
14
Она
не очень-то черна… «Мы – чур не мы!»
не бойся! Мы как мы. И чародей,
тот, сотворивший Небо-Океан
для нас, – не даждь очнуться в черноте!
Даждь нам
луну с крылами, древо на камнях,
забрала сна, клич красного коня,
мечи мороза, зеркала дождя,
вращающие волны, как меня!
И – утро!.. Звезды утра – как закат.
Деревьев дрожь. Я рифмой тороплю
последний лист предснежный (листопад!).
Я знаю, что не возвратить твою.
15
Я знаю – что! И, в прошлое тропу
не трогая, возмездия теплу
не требуя, а в будущем… (но рай
не тратится!). Так я тебя таю.
Ноябрь
нарвал
и лавров, и в цикуту опустил,
«Цепь сердцу!» – сам себя оповестил.
Но цепи все расцеплены. Но яд
бездействует, – я осень освятил!
Сверкай же, сердце! Принимай конец
добра, как дар. Зло в сердце замоля,
да будем мы в труде, как ты, венец
сонетов, – и тверды, как ты, Земля!
Я буду жить, как нотный знак в веках.
Вне каст, вне башен и не в словесах.
Как кровь луны, творящая капель.
Не трель, не Лель, не хмель, не цель… не Кремль.
Мечтой медведя, вылетом коня,
еж-иглами ли, ястребом без «ять»…
Ни Святополком (бешенством!) меня,
ни А. М. Курбским (беженцем!) – не взять!
Люблю зверей и не люблю людей.
Не соплеменник им я, не собрат,
не сотрапезник, – пью за звезды змей,
или за Нидерландский вал собак!
На дубе древа ворон на беду
вам волхвовал крылом шестым, что – ложь,
что – раб, что – рвань, что – рано на бегу
