И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора

Нет гнева у меня, нет гнева.

Есть вены, в них луна и миражи.

Жуть рая – жить. Волшебна власть геенны.

Я просто пал, как свиньям желудь лжи.

Но мир – но мы. Но светозарен Бес.

А тот, не-бесник – плутовство и плен!

Чреватость чрева и бездарность бездн

еще в наскальной памяти поэм.

Но жизнь – но жизнь. Не во скалах скульптур.

Не во надзвездье, – слякоть о главу!

Сметана спермы, светлый смех скоту

во отрубях, во плеске оплеух.

Не веселись. He пал. Я просто плох.

Я не боюсь ни Бога, ни Тебя.

Боюсь, что Ты – лишь ты, а Бог – лишь бог,

для оскопленья Зверя и телят.

Не вовсе волчья ярость. Не Анчар.

Отставленный, под лай и улюлюк,

оскаленный (ни слез, ни по ночам!),

отравленный, всем говорю: ЛЮБЛЮ.

На Фонтанке ни фигурки.

Фо-о-нарики – фарфор!..

Финтифлюшка ты и фруктик,

Фрахтовщица фор,

Фаворитка и Фелица,

Фрейлина и фант,

Феминистка – фаталистка,

фараон фанфар!

Филистер, фискал и феска,

фармазонка, ферт,

феофановская фреска,

фея!

   Фу, у фей

фигурируют ферменты,

фаллос, фея, – факт!..

Филигранные фрагменты

фраз моих на «фа»…

До любви ли, любимая? Спруты бульваров.

Сам я спрут под фонариками. Где я? С кем?

Нет тебя, как ни больно. Как не бывало

в незаправдашнем, ребусном языке

русском

     буквы «ф»…

            Этой буквы!

Не спрашивай, кто я, – не знаю я.

Не бес, не Бог.

Я – просто я в бедламе бытия, —

не свят, не плох.

Что ночь бела – я знаю. Ничего.

Сирень. Балкон.

Цепь львиная на мостике… и вот —

белым-бело!

Прощай! Кто ты – не знаю. Не грусти,

лети листвой!..

Как будто птица плачет на груди,

а не лицо!

Идешь, как рыба на хвосте. Пол красный.

Нам комната, но в коммунальных скалах.

Шкаф шоколадный. Секретер в монетах.

Оконце – электрическая нефть.

Я брат твой, рыба, Звери моря – оба.

Ты вся на васильковом одеяле.

Объятья животов и бельма бреда

любовного!.. Погаснет лампа нам.

Отчаянье ли? Ревность ли по лимфе

александрийской конницей?.. Пастбища

оставим те… Нам – комната, мы – рыбы,

нас – двое. Нам захлебываться тут.

На завтра – труд копыт и крыл Пегаса,

полиция цитат и холод хлеба,

нам – чоканье коленных чашек-здравиц,

шампанские кружочки чешуи!

О, ревом рыбы! Нам хвосты, как в схватке,

и мускулы в узлах, и вопль, и лепет,

нам пальцы – пять и пять на поясницах!

Целую… Отпечатки на сосцах

и пальцев, и ответных поцелуев,

и к жабрам присосавшиеся жабры

лица, и в отворотах междуножий

высасываем языками слизь

зловещую… Узнать – возненавидеть.

Любить – не знать. Мы памятны – все знали:

наитья нет, и нет ни капилляра,

который чьи-то чресла не ласкал,

все волосы всех тел нам не распутать,

бичи бесчестья или зло лобзанья,

а проще – грех не в грех и храм не в храм.

Гул от луны. Проспекты Петербурга.

Уплыть в каналы и легко лакать нам

чужую жизнь, тела чужие, рыба,

блевать под кем попало и на ком.

Так минет труд. Так минет мир. И род мой.

Последний сам, без звука вас, последних

благословляю!.. В келье два девиза:

улыбка и змеиные уста.

Раем оросило, солнечно и утро…

Во дворе осина, а на ней Иуда.

А под ней иду я, рву рукою колос.

Холодно и дует. И повсюду космос.

Я в посудах яды, как и все, лакаю,

как и все, от яви – сам себе лекарство.

Душу дай в отчизне – душу замордую.

Дай звезду от жизни – в жизни замурую.

Так-то замирая совами болота,

мыслим: за морями солнце и свобода!

Правда опростила!.. А проснемся утром:

во дворе осина, а на ней Иуда.

В небесах

кот-мурлыка, безумец-мяук на подушечках лап.

Он в ботфортах, он в каске, он в красном плаще,

                Аладдин лунных ламп.

Но ни пса.

Послужи

человечеству лаем, хвостом и клыком, —

                      сам не свой,

пес лежит,

он в туманность ушел, он уснул, он уже назывался