Всеволод Рождественский - Стихотворения

Городок занесен порошею,
Солнце словно костром зажгли.
Под пушистой сыпучей ношею
Гнутся сосенки до земли.

Воробьи на антеннах весело
Расшумелись, усевшись в ряд,
И к крылечку береза свесила
Снежный девичий свой наряд.

Мастерица над станом клонится
И, коклюшками шевеля,
Где за ниткою нитка гонится,
Песню ткет про тебя, земля.

Пальцы легкие и проворные
Заплетают, вспорхнув едва,
Как мороз по стеклу, узорные
Вологодские кружева.

И чего-то в них не рассказано,
Не подмечено в добрый час!
Здесь судьба узелком завязана
Для приметливых карих глаз.

Там дорожки, что с милым хожены,
Все в ромашках весенних рощ,
И следы, что лисой проложены,
И косой серебристый дождь.

А стежки, то прямы, то скошены,
Разрослись, как в озерах цвель,—
То ли ягоды, то ль горошины,
То ль обвивший крылечко хмель.

Слово к слову, как в песне, ставится —
С петлей петелька вширь и вкось,
Чтобы шла полоса-красавица
Как задумано, как сбылось.

Расцветайте светло и молодо,
Несказанной мечты слова…
Вот какие умеет Вологда
Плесть затейные кружева!

Необычные дни! На Неве ни единой морщины,
У подножия крепости змейкой струится игла,
И плывут, и плывут неустанно скользящие льдины,
Словно сахар крошась и сверкая изломом стекла.

Их уступы мостов раздвигают зигзагами трещин,
Обдирают бока им гранитных ступенек углы,
А Нева на ладони несет их, как хрупкие вещи,
Мимо каменных спусков и гордой петровской скалы.

Это Ладоги гости идут через город парадом.
Неуклонно и ровно несет их ко взморью Нева,
И я вижу, как двое к воде наклонившихся рядом
Что-то шепчут друг другу, а ветер относит слова.

Еще свежести зимней последняя песня не спета,
Не сданы все зачеты, не взят бесплацкартный билет,
А в душе у них бродит, волнуясь колосьями, лето,
Пахнет липовым цветом и ширится волжский рассвет.

Ледоход! Ледоход! На последней, на тающей льдине
Уплывает в просторы балтийской прохладной весны
Всё, что гаснет в туманах, чего уже нет и в помине,
Что рассеялось где-то, как смутно мелькнувшие сны.

Я люблю неизменно встречать эти дни ледохода,
Что дыханьем своим леденят постаревший гранит, —
Тихо, тихо скользят льдины этого, прошлого года,
Льдины будущих весен, — а город всё так же стоит.

И не грустно глядеть мне на тихое это скольженье…
Всё проходит на свете и тает, как ладожский лед,
И сменяют друг друга одно за другим поколенья,
Но стремление Жизни всё то же — вперед и вперед.

Надо так, чтобы сразу запела строка,
Как хороший горнист перед фронтом полка

Или в тающем небе призыв журавлей
Над кувшинками рек, над разливом полей.

…Звездной полночью возле раскинутых юрт
Слушать я полюбил, как казахи поют.

Высоко, высоко, распрямляя свой рост,
Поднимается первая нота до звезд.

И плывет, и клубится туманом с реки,
Чтоб потом, как тюльпан, развернуть лепестки,

Если будет та первая нота верна,
Все слова, словно жемчуг, нанижет она,

Чтобы горечь, и нежность, и дух чебреца
Отозвались струне, обжигая сердца!

Друзья мои! С высоких книжных полок
Приходите ко мне вы по ночам,
И разговор наш — краток или долог —
Всегда бывает нужен мне и вам.

Как много вас! Здесь все века и страны,
Раздумий ваших и тревог цветы,
Скитальцы в бесконечном, капитаны,
Поэты и алхимики мечты.

Через века ко мне дошел ваш голос,
Рассеявшийся некогда, как дым,
И то, что в вас страдало и боролось,
Вдруг стало чудодейственно моим.

Что мне теперь надменные пределы
Времен, границ, чужого языка, —
Я вижу мир, нерасторжимо целый
И утвержденный мыслью на века.

Всё лучшее, чем может он гордиться
И чем мечта всегда была жива,
Вложили вы в заветные страницы
И ставшие бессмертными слова.

О, если б мог вот так же передать я
И свой, пусть малый, опыт бытия
Вам, дальние неведомые братья,
Грядущие, безвестные друзья!

Темноликий и огневолосый,
Весь в лучах уходящего дня,
Прорываясь сквозь сумрак белесый,
Над обрывом он вздыбил коня.

И глаза его в сумрачном блеске,
Разгораясь, как темный алмаз,
С полустертой столетьями фрески
Неотступно летели на нас…

Живописца в монашеской келье,
Видно, мучили странные сны,
Если он не ушел от похмелья
Забродившей в душе старины.

И, должно быть, каноны святые
Нарушая, он вспомнил о том,
Как рубился с ордою Батыя
На таком же коне боевом.

И тогда, словно гул издалече,
Захлестнув заповедный придел,
В нарастающем грохоте сечи
Донеслось к нему пение стрел.

И возник перед ним, как виденье,
Этот всадник на голой стене,
Уносящийся вихрем в сраженье
Со стрелою, застрявшей в броне.

Он схватил свои кисти в восторге,
Чтоб навеки тот миг удержать,
Словно некогда сам, как Георгий,
Вел на недругов русскую рать.

В полумраке пустого собора,
Про еду забывая и сон,
Он писал то, что встало для взора
Из клубящейся дали времен.

Он писал — не для тьмы и покоя,
Не для нимбов и ангельских крыл,—
Он в отважное сердце героя
Неуемную страсть перелил.

И летит его всадник крылатый,
Всех архангелов краше стократ,
Принимая на светлые латы
Бурной жизни победный закат.

Над рощей влажная заря
Едва приметно розовела,
Последней ласкою даря
Поля, пустые до предела.

А там, в холодной вышине,
Крылами тяжкими махая,
К далекой солнечной стране
Плыла курлычущая стая.

Мгновенье счастья и тоски
Нарушить словом мы не смели,
И пальцы тоненькой руки
В моих ладонях холодели…

Прошло — не знаю, сколько лет, —
И вдруг, неведомо откуда,
Вновь потянулся длинный след
Зари, мерцающей как чудо.

Воскресли поле, и закат,
И низкий луг, и прядь тумана,
И журавли опять летят
Неудержимо, неустанно.

О время, мудрый чародей,
Твоя негаснущая сила
Пластинку памяти моей
Неторопливо проявила.

И стал богаче я стократ
Того, что в юности беспечной
Растратил слепо, наугад
В потоке жизни быстротечной.

Сквозь ветер походкой твердой
Шагает под скрип ботфорт,
Как призрак с кошачьей мордой,
Огромный усатый Петр.

Идет по доске щербатой,
Короткий чубук паля,
Туда, где скелет фрегата
Приподнят на стапеля.

Под сваями бродит хмуро
Взлохмаченная Нева,
Своею мохнатой шкурой
Накрывшая Острова.

А норд его треуголку
Срывает ко всем чертям…
Я слышу: «Не будет толку,
Пока не примусь я сам!

Трудиться им неохота,
Заели их лень и гнусь.
А мне легко ль из болота
Тащить кондовую Русь?»

И, скинув камзол суконный,
Он яростно дотемна
Вгоняет топор саженный
В упругую плоть бревна.

Летят, завиваясь, стружки,
Всё глубже уходит бут.
С похмелья, с ночной пирушки
Куда как хозяин лют!

Здесь плотничьи пел он песни,
Тесал крутобокий струг.
И выстроит он — хоть тресни! —
Бревенчатый Петербург.

Пусть внуки идут по следу, —
Он сваи кувалдой бьет.
На страх, на погибель шведу
Российский да встанет флот!