Всеволод Рождественский - Стихотворения

Встала луна над Парижем, осеребрив черепицы.
Словно кто тронул рукою, он пробудился в ночи.
Как неотступно в разлуке бедная родина снится!
Сел у рояля в халате, тихо зажег две свечи.

К смутным виденьям вернуться память не сразу заставишь.
Луч, проскользнувший в окошко, на половицах простерт.
Легкие пальцы коснулись холодом тронутых клавиш —
И пробежал, замирая, скорбно вздохнувший аккорд.

«Что же мне снилось? Не в роще ль солнце запутало косы,
Озеро пересыпало серебряную чешую,
Пойманный тополем ветер качался над рожью белесой,
Села ползли по оврагам, и яблонь цвела, как в раю?

Шел я по давним дорогам, было мне двадцать — не больше,
Ласточки резали воздух, темный боярышник цвел,
Прямо в лицо мне глядела голубоглазая Польша,
И разноцветное солнце падало в гулкий костел.

На перекрестке тропинок встало в колосьях распятье.
Песня вдали замирала, тихо дымилась река.
Девушка — венчиком косы — в темно-сиреневом платье
Бросила мне на дорогу синий огонь василька.

Нет, это замок в Карпатах, дубовые срубы в камине,
Пяльцы девичьих светелок, отцовский закрученный ус,
Цоканье четок и речи, звонкая льдинка латыни,
Листья багряного сада, белого яблока хруст.

Лица поблекших портретов, сумрак гостиной овальной,
Рокот застенчивой арфы, дедовский пенистый мед,
Шум кринолинного шелка в отзвуках музыки бальной,
Свечи в тяжелых шандалах, шкуры — трофеи охот…

Всё это было когда-то… Теперь под дождем невеселым
В пущу уходят повстанцы, смерть косит жатву свою.
Пушки царя Николая бьют по соломенным селам,
Гибнут отважные братья в долгом неравном бою».

Душно в салонах Парижа. Давит бессилье покоя,
Чем же он мог бы отсюда скорбному краю помочь?
Гулкое сердце рояля подняло волны прибоя,
Катятся гневно аккорды в тихую лунную ночь.

Перед распятой отчизной он преклоняет колена.
Нет, не повергнута Польша! Нет, не сгинела она!
Павшим — священная память в траурном марше Шопена,
Верящим в вольность народа — слава на все времена!

Нет, судьбой я не пленен иною,
Не напрасен этот смутный пыл.
Но за всё, что делалось со мною,
Я ценою сердца заплатил.

И отныне гроздью винограда,
Налитого горечью земли,
На груди неведомого сада
Я качаюсь в солнечной пыли.

Всё, чем жил я в гордости и споре,
Всё, чем мир был невозвратно нов,
Для меня теперь лишь грохот моря,
Да безлюдье гулких берегов.

Сколько нужно было зреть и гнуться,
Чтобы здесь, среди склоненных ив,
Из земли возникнув, к ней вернуться,
Круг существованья завершив!

Тебя не по пристрастью своему
Я сотворю — но как-нибудь иначе,
Как победитель, славу обниму,
Но, побежденный, всё же не заплачу.
Ну, хочешь — станешь утренней звездой,
Хотя в ночи ты ярче бы сияла,
Иль яблоневой веткою простой,
Иль колкою крупинкою кристалла?
Иль просто русским полевым цветком,
Ромашкой, что ли, нежнолепестковой,
Иль вербою, склоненной над прудом,
Гордящейся пушистою обновой?
И ничего в том сказочного нет —
Одни лишь образы природы русской.
Ведь только с ней я радостью согрет,
И хоть иду к тебе тропою узкой,
Зато она вся в травах и росе,
Напоена отстоем медуницы,
Когда встает заря во всей красе
Струистым оперением жар-птицы.

Не так далеко до восхода,
Тумана развеялась прядь…
Какая на сердце погода,
Никак не могу я понять.

А снилась степная дорога,
Лиловые горы вдали
И легкого лунного рога
Осколок в небесной пыли.

И было немного тревожно
Идти — неизвестно куда,
Но конь мой ступал осторожно,
А рядом журчала вода…

И как непохоже всё это
На комнату с низким окном,
На крыши, на проблески света
В пейзаже моем городском!

Но всё же по-прежнему тянет
Ступить хоть во сне за порог,
В простор потонувших в тумане,
Зовущих всё дальше дорог.

Был деревенский дом с верандой,
С густой сиренью над крыльцом
И слабо пахнущий лавандой,
Хранимый теткой Александрой
Семейный плюшевый альбом.

Был стол с кипящим самоваром,
Ковра настенного узор
И после бани с легким паром,
Как подобало старым барам,
Неспешный чайный разговор.

Была еще библиотека
Птенцов Вольтерова гнезда,
Бюро с консолью, стол-калека…
Шли девятнадцатого века
Шестидесятые года.

Был юноша с лицом девичьим,
Шеллингианец и поэт,
Предпочитавший «суть» — «обличьям»,
Вчера окончивший с отличьем
Московский университет.

Он Герцена и Огарева
При свечке за полночь читал,
В дыханье сумрака ночного
Он слушал «Колокола» слово,
Его разгневанный металл.

Вдохнув со сверстниками вместе
Философический туман,
Уже извел листов он двести,
Чтоб доказать, что дело чести —
Освобождение крестьян.

Таким ли был мой предок дальний,
Скрипевший допоздна пером
Иль, распахнув окошко спальни,
Глядевший на рассвет печальный
Над нищим сгорбленным селом?

Случилось — и притом не кстати ль?
Судьба капризна и слепа,—
Его единственный приятель,
Такой же, в сущности, мечтатель,
Был сыном сельского попа.

Враг пустословья, карт и водки,
Уездных сплетен сдувший сор,
Он был известным в околотке
Учителем в косоворотке,
Попавшим сразу под надзор.

Слыл запевалой голосистым,
Живым очкастым чудаком,
Некончившим семинаристом,
А проще — ярым нигилистом,
Что и с Базаровым знаком.

Среди уездного зверинца,
В прекраснодушии мечты,
Сошлись — потомок якобинца
И ранний образ разночинца
Душой и мыслями на ты.

Так дополнял один другого
В догадках памяти моей,
И русское простое слово
В тревогах века рокового
Соединяло двух друзей.

В нем всё — и радость и тревога,
Любви и мужества оплот
И к Правде торная дорога,
Вместившей неисчетно много
В великом имени «народ».

В нем вся история России,
Мятежной, скованной страны,
Когда во времена лихие
Свободы ждали, как мессии,
Отчизны лучшие сыны.

И был для сердца путь единый,
Неотвратимый, как судьба,
Самоотверженный и длинный,
Сквозь все преграды и стремнины:
Одним — мечта, другим — борьба.

Но кто бы мог сказать заране,
Что не пройдет и сотни лет,
Как рухнет ночь и буря грянет,
А правнукам пора настанет
Переиначить белый свет?

О предках лишь воспоминанье
Хранится в летописи дней,
Но разве все их порыванья —
План неоконченного зданья —
Чем отдаленней, тем бледней?

По капле море собиралось,
И по крупинке соль росла,
А зорь пророческая алость
Неудержимо разгоралась,
Пока всё небо не зажгла.

Сквозь прошлого туман нередкий,
В просветах будущего дня
Вам — право доблестной разведки,
Мои неведомые предки,
Моя далекая родня!

Пойдем со мной вдоль тихого канала
И этих спящих каменных громад
Туда, где белой ночью ты стояла,
Где львы висячий мостик сторожат.

Я здесь один, нас разделили годы —
Забвения сгустившаяся тьма,
Но так же смотрят в дремлющие воды
Давно нас пережившие дома.

Нет и меня, мы оба только тени,
И лишь теперь нам встретиться дано
Во мгле других извечных повторений,
На миг иль навсегда — не всё ль равно!