Луи Буйе
Я поднял камешек, и круглый, и блестящий,
Обитый наискось пурпурною каймой,
Обточенный волной, что с пеною кипящей
Из ларчика глубин ты мне швырнул, Прибой.
Столетия его катал ты по раздолью,
Столетия бросал сердито по камням,
Быть может, лишь затем, чтобы с морскою солью,
Как твой заветный дар, он лег к моим ногам.
Склонясь, я взял его, обрызганного пеной,
Дрожащею рукой, движением скупца, —
Сокровищниц твоих подарок драгоценный,
Залог твоей любви и дружбы до конца.
Теперь, когда в тоске порою сердце тонет,
Гляжу на камень я, что мне волною дан,
И кажется в тот миг, что на моей ладони
Грохочет, блещет весь огромный Океан.
На башне есть часы с огромным циферблатом,
Под ними ласточка слепила домик свой.
Два голоса слились: железный бой с раскатом
(Глашатай времени) и писк птенцов живой.
В соседстве — гул времен над пропастью забвенья
И жизни бедный гимн, что сердцем вдохновлен,—
Таинственный дуэт, где всё полно значенья,
На башне, чьи часы роняют гулкий звон.
Певунья-ласточка, как смелости достало
Устроить гнездышко в карнизе над окном,
Где каждый миг тебя беда подстерегала,
Где сторож мог птенцов поймать своим силком!
Щебечешь солнцу ты влюбленные баллады,
О завтрашнем совсем не помышляешь дне,
И страшен только нам не знающий пощады
Глухой и мерный звон, плывущий в тишине.
Пой, милое гнездо! Люблю я щебетанье
Здесь, рядом с Временем, ютящихся птенцов
И легких крылышек минутное порханье
На лоне вечности, у башенных часов!
О, если б знали вы, как жду я,
Как одинок я в тьме ночной,
Вы возле дома, где живу я,
Прошли б порой!
О, если б знали вы, что тайно
Томиться сердцу суждено,
Взглянули б вы, как бы случайно,
В мое окно!
О, если б знали вы, как бьются
Сердца в предчувствии друзей,
Вы, как сестра, могли б коснуться
Моих дверей!
О, если б знали вы, как страстно
Зову я вас в пути земном,
Вы сами бы с улыбкой ясной
Вошли в мой дом!
Им всем когда-то ясный день светил —
Любимым, чистым, преданным надежде,
Зеленым, карим… Все во тьме могил!
А солнце поднимается, как прежде.
Не дни, а ночи им ласкают взгляд,
И ночи те еще нежнее света.
Созвездия бессмертно им горят…
Но глаз прозрачность сумраком одета.
Ужель навеки тьмой они полны,
Ужели жизнь для них проходит мимо?
О, нет! Они сейчас обращены
К тому, что на земле еще незримо.
Как озаривший небо метеор,
Уйдя от нас, всё чертит след в эфире,
Так каждый на земле погасший взор
Не умирает в этом звездном мире.
И все глаза, которым день светил,
Любимые, открытые надежде,
К иной земле, за гранью всех могил,
Обращены — и видят свет, как прежде.
Архипелаг в ночи, семи светил узор,
Она из тьмы веков всходила, пламенея,
Еще до той поры, как древняя Халдея
Пытливых пастухов к ней обратила взор.
И столько глаз живых глядело с этих гор
На семь бесстрастных звезд, чей пламень, не слабея
Всё так же озарит, холодный отблеск сея,
Последний час Земли и льдов немой простор!
Враждуешь с верой ты, Медведица Большая,
Жестоко смотрят в ночь, среди миров сверкая,
Семь золотых гвоздей, прибивших полог тьмы.
Твое холодное и точное сиянье
От веры далеко. Ты мне несешь сознанье
Бесстрастной истины, смущающей умы.
Всё блещет пурпуром и золотом кистей
На Этне виноград, пьянивший Феокрита,
Но слава тех, кого он пел, давно забыта,
И что их красота поэтам наших дней!
Утратив тонкость лба и чистоту бровей,
Лилея Аретуз ложилась под копыта,
Смешав в своей крови, в чужих гаремах скрыта,
Надменность древних рас и дикий гнев степей.
Века идут. Всё прах. И умолкают музы.
Великий Агригент лишь тень, а Сиракузы
Покрыла саваном небесная эмаль.
Но серебро хранит упрямых душ посевы —
Сквозь темные века доходит к нам медаль
С бессмертным профилем сицилианской девы.
<1973>
461. «Когда ты здесь скользишь печально и лениво…»
Когда ты здесь скользишь печально и лениво
Под грохот медных труб сквозь ресторанный ад
Походкой плавною, всегда неторопливой,
Бросая на толпу скучающий свой взгляд,
Когда на бледный лоб от резких вспышек газа
Ложится мертвенный, чуть розоватый свет,
Сияньем ярких люстр вся залитая сразу,
Напоминаешь ты таинственный портрет.
Я говорю себе: «О, как прекрасно, смело
Во власти душных грез на всех глядит она,
И плоть ее сейчас нежна, как персик зрелый,
Плоть, таинства любви познавшая до дна.
Осенний ли ты плод — пахучий, сочный, пряный,
Иль ваза стройная кладбищенских аллей?
Тот запах, что влечет в тропические страны,
Или алькова шелк и пышность орхидей?
Не всё ль равно! Глаза без мысли потаенной —
Меланхоличные и лживые глаза,
Оправы без камней, пустые медальоны,
С бездонной слепотой, как эти небеса.
Но, даже если ты — мое воображенье,
Ты всё ж уводишь в мир, где властвует мечта.
Что низость мне твоя, надменность и презренье?
Ты маска, ты обман, и всё ж ты — Красота!»
Мне с детства помнятся шкафы библиотеки.
На разных языках романы, фаблио,
Трактатов римских пыль и в фолиантах греки…
А сам я ростом был тогда с ин-фолио.
Два голоса: один — настойчивый, лукавый —
Твердил: «Мир как пирог — душист и сладок он.
И я могу тебя насытить им на славу.
Твой будет аппетит всемерно утолен».
Другой: «Лети, лети, о пилигрим мечтаний,
Поверх возможного и трезвых дел земли!»
Он пел всей широтой морских ветров в тумане,
И было не понять, откуда звуки шли.
Они ласкали слух и страх внушали странный,
И я был рад ему. Я знаю, с этих пор
И началось всё то, что стало сердца раной,
Мне выпавшей судьбой. Стал различать мой взор
Сквозь сумрак бытия, встающего сурово,
Неведомых миров манящие огни
И, жертва своего предвиденья живого,
Влачил я змей с собой, кусавших мне ступни.
Теперь я как пророк, отшельник в темной келье,
Пустыни и моря я полюбил давно,
Смеюсь в дни траура, и плачу в дни веселья,
И сладким нахожу горчайшее вино.
Действительность порой мне кажется обманом,
Взор к небу обратив, я оступаюсь в ров.
А голос шепчет мне: «Стремись к безвестным странам.
Безумцы во сто крат богаче мудрецов!»
Бывают запахи, всё существо которых
Проходит сквозь стекло, как чрез любые поры.
Когда ты повернешь чуть звякнувший замок
У древнего ларца, чья родина Восток,
Иль в доме брошенном шкаф распахнешь старинный,
Где запах Времени остался пыльный, чинный,
И позабытый там найдешь пустой флакон,
Пахнувший на тебя душой былых времен,—
Из гусениц тогда, сухих и запыленных,
Подобно бабочкам окрасок похоронных
Взлетают призраки минувшего, они
Порхают возле роз, как и в былые дни.
Но их летучий рой приносит нам смятенье.
Глаза смыкаются, и головокруженье,
Душою овладев, толкает в пропасть, в мрак
И низменных страстей, и пагубных клоак.
Из этой пропасти, где ждет нас ночь глухая,
Подобно Лазарю, свой саван разрывая,
К нам старая любовь встает во тьме ночной,
Как тень иссохшая, как призрак гробовой.
Когда из жизни я уйду, забыт друзьями,
Пусть, как флакон, меня оставят в пыльном хламе,
Как высохший флакон с мутнеющим стеклом,
Где виден трещины змеящийся излом.
Твоим я гробом стал, чудесная отрава,
Хранителем чумы, таящейся лукаво.
Яд, посланный с небес, тот ангельский ликер,
Что гложет жизнь мою и сердце с этих пор!
