Всеволод Рождественский - Стихотворения

Бывают запахи, всё существо которых
Проходит сквозь стекло, как чрез любые поры.
Когда ты повернешь чуть звякнувший замок
У древнего ларца, чья родина Восток,

Иль в доме брошенном шкаф распахнешь старинный,
Где запах Времени остался пыльный, чинный,
И позабытый там найдешь пустой флакон,
Пахнувший на тебя душой былых времен,—

Из гусениц тогда, сухих и запыленных,
Подобно бабочкам окрасок похоронных
Взлетают призраки минувшего, они
Порхают возле роз, как и в былые дни.

Но их летучий рой приносит нам смятенье.
Глаза смыкаются, и головокруженье,
Душою овладев, толкает в пропасть, в мрак
И низменных страстей, и пагубных клоак.

Из этой пропасти, где ждет нас ночь глухая,
Подобно Лазарю, свой саван разрывая,
К нам старая любовь встает во тьме ночной,
Как тень иссохшая, как призрак гробовой.

Когда из жизни я уйду, забыт друзьями,
Пусть, как флакон, меня оставят в пыльном хламе,
Как высохший флакон с мутнеющим стеклом,
Где виден трещины змеящийся излом.

Твоим я гробом стал, чудесная отрава,
Хранителем чумы, таящейся лукаво.
Яд, посланный с небес, тот ангельский ликер,
Что гложет жизнь мою и сердце с этих пор!

Точеным станом ты и бедер крутизною
Всех белых девушек затмила бы собою.
Ты тела смуглотой сводила б всех с ума,
А бархат глаз твоих смуглей, чем ты сама.
Живешь ты в тропиках, где пламенны закаты,
Где трубку подавать хозяину должна ты,
Водою свежею кувшины наполнять
И, сон его храня, москитов отгонять.
Едва с рассветом дня зашелестят платаны,
Несешь с базара ты гранаты и бананы,
День целый в суете, босая, налегке,
Мурлычешь песенки на странном языке,
А вечер подойдет, устав в работе ловкой,
Ты тело вытянешь блаженно. Над циновкой
Сны безмятежные — колибри пестрый рой —
Веселые, как ты, закружат над тобой.

Зачем во Францию влекут тебя мечтанья,
Туда, где тесно жить, где властвуют страданья,
Зачем, доверив жизнь изменчивой волне,
Пускаться в дальний путь, чтоб жить в чужой стране?
Тебе ль, в легчайшие едва одетой ткани,
От холода дрожать здесь в городском тумане,
Забыв, что где-то есть лазурь и яркий свет?
Зачем свой легкий стан затягивать в корсет,
Питаться в кабаках похлебкою банальной
И торговать своей красой необычайной,
А после, погрузясь в наш уличный содом,
О пальмах вспоминать на острове родном?

Кос ее золотистых волна
Так была и пышна, и длинна,
Что до пят ниспадала она.

Чистый голос ее был нежнее,
Чем у духа небес или феи,
А глаза — изумруда светлее.

Он с соперником встречи не ждал
В час, когда средь обрывистых скал
На коне с нею в ночь ускакал, —

Ведь она отвергала надменно
Всех, пред нею склонявших колена,
Для него, для любовного плена.

А любовь так ей сердце зажгла,
Что она отвести не могла
Взор с его молодого чела.

И сказала ему, умирая:
«Вот коса для смычка — золотая…
Пусть игру твою слышит другая».

И, слабея, склонилась у ног.
Он любви ее нежный залог —
Прядь косы — натянул на смычок.

Словно нищий, судьбой обделенный,
Взял он скрипку, созданье Кремоны,
Стал бродить с ней в стране отдаленной.

И, внимая той скрипке, народ
Думал — горькую песню невзгод
Та, что мертвою стала, поет.

Был с ним добрым король. Только струны
Королеве понравились юной.
Он умчал ее полночью лунной.

Для нее он играл всё, что мог,
Но, когда заносил он смычок,
В струнах слышался горький упрек.

Чуя голос, печальный и строгий,
Смерть взяла беглецов с полдороги,
Вспоминая о давнем залоге,

И косой, золотистее льна,
Той косой, что пышна и длинна,
С этих пор и владеет одна.

Под вечер, проводив последний луч заката,
Мечтательно и мы пойдем, рука с рукой,
Взглянуть на ясных звезд рассыпавшийся рой,
Твоих соперниц-звезд, столь милых мне когда-то,

И на пустом холме, сбегающем покато,
Присядем отдохнуть, а ветерок ночной
К нам тихо донесет душистых трав настой,
Венеры лик взойдет торжественно и свято.

И, от любви устав, поднимем мы глаза
Туда, где искрится дрожащая слеза,
Одетая в лучи, в небесное сиянье.

Быть может, в этот миг влюбленные и там,
Из рощ таинственных, свой посылают нам
Мерцающий привет сквозь холод мирозданья.

Для вас, о юноши, мой каждый стих рождался,
            Для сердцем молодых,
И, как на яблоке, с тех пор на нем остался
            След от зубов моих.

И рук моих тепло еще хранят страницы,
            И горечь той слезы,
Что уронила я при отсвете зарницы
            Смолкающей грозы.

В тени, которую отбрасывает лира,
            Оставила я взгляд
И сердце, жадное ко всем соблазнам мира,
            И боли всех утрат.

Я солнца на лице вам отдаю сиянье
            Из тысячи лучей,
И сердце слабое, таящее желанье
            Иных, счастливых дней.

Вам отдаю я всё, что пережито мною:
            Нежнее шелка сны
И волосы мои, что спорят с тьмой ночною
            В сиянии луны.

К вам в сумрачном плаще, смиренной, босоногой
            Идет судьба моя —
Одна из тех, кто брел кремнистою дорогой
            В пустыне бытия.

Я оставляю вам цветенье роз, азалий,
            Сад моего дворца,
Рожденного мечтой, и тайну той печали,
            Которой нет конца.

Дней прошлых мудрецы — мы не умнее их —
Считали, что они среди светил ночных
Способны прочитать, кому какой дан жребий,—
У каждой ведь души своя звезда есть в небе.
(Высмеивали их, не думая о том,
Что неуместен смех над тайной тайн в былом,
Вещавшей о пути то благостном, то бурном.)
Всем, кто был обречен родиться под Сатурном,
Планетой роковой, носительницей бед,
О чем нам говорят преданья давних лет,
Своя назначена невзгод и счастья доля.
Они ж, рабы мечты, себя во всем неволя,
Рассудка доводов послушать не хотят,
Течет в их венах кровь, коварная, как яд
Иль лавы сумрачной подспудное пыланье,
Что рушит, подточив, их тщетные мечтанья.
Сатурна пасынки, они обречены
Страдать и умирать, не ведая вины,
А жизнь их средь светил безмолвия ночного
Заране решена по воле рока злого.

Осеннею порой среди аллей пустых
Две тени шли в мечтах о временах былых.

Глаза у них мертвы и губы онемели,
И тихий разговор был слышен еле-еле.

Осеннею порой среди аллей пустых
Две тени говорят о радостях былых.

«Ты помнишь наших душ минувшее пыланье?»
— «Но стоит ли будить о том воспоминанья?»

«Коль назовут меня, ты вздрогнешь ли в ответ?
Навек остался жить в твоих мечтах я?» — «Нет».

«Как были хороши те дни, когда тревожно
И радостно уста сближали мы!» — «Возможно».

«О, времена надежд и выси голубой!»
— «Надежд для нас уж нет, а в небе — мрак ночной…»

Так шли они вдвоем в мечтах, подобных бреду,
И только ночь одна их слушала беседу.