Везут своё откуда-то извне.
Они подсунули нам атомную бомбу,
А у нас не ладится друг друга уничтожить.
Так они, в угоду своему апломбу,
Нам помогут себя же подытожить.
Эти гости не ждут приглашения,
У них под нас свои теории.
Это у нас всегда печали и сомнения,
А им просто нужны территории.
Они друг с другом спорили до хрипа
И, пьяные, на Пасху подрались.
Они оба боялись тележного скрипа,
Но на споры о политике радостно велись.
Они стояли на позициях троцкизма
Против загнивающей Европы,
Но как верные дети соцреализма,
Они были и хитры и твердолобы.
Им было ясно, что всё надо отобрать,
Но непонятно, как потом делить:
Один орал, что надо всё раздать,
А другой считал, что в закрома сложить.
Делили шкуру неубитого медведя
На малюсенькой кухне в хрущёвке.
Вот так конфликтовали Вася и Федя —
От нецензурных слов до потасовки.
Бывшим комсомольским активистам
Наступала на пятки деменция:
Из них каждый считал себя реалистом,
Уверенный, что будет интервенция.
Мы врага в бараний рог закрутим,
А пятую колонну истребим,
И сколько надо, столько и намутим,
Ну и, конечно, за ценой не постоим.
Есть законы физики, и есть законы жизни,
Но законы физики нарушить невозможно,
А законы жизни — под игом дешевизны,
Там говорят: всё можно, только осторожно.
В физике у вещества один удельный вес,
А здесь — какая будет конъюнктура.
Вчера ещё судили за обсчёт или обвес,
А теперь другая в мышцах крепатура.
Кто не умеет обсчитать слепого старика,
Тот как надо не умеет жить,
А умеет тот, кто с видом знатока
Из порожнего в пустое может перелить.
Нету в диалектике правильных акцентов,
И когда количество переходит в качество,
То тут уже не жди аплодисментов,
Когда всё превращается в кустарное левачество.
Неизлечима наша страсть к дешевизне,
Это когда себя продашь совсем задаром.
Надо, как всегда и как везде,
Суметь перепродать кого-нибудь с наваром.
Если совесть по дешёвке заложил,
Помни: всё кругом не без причин.
И если ту страстишку умом не победил,
Жизнь превратится в уценённый магазин.
На всех поворотах меня заносило,
И я о каждый угол бился головой.
Мне за что-то что-то мстило,
И не было просвета за чёрной полосой.
Потеряв доверие к собственным словам,
Я стал невразумительный и нервный,
Начал учиться читать по губам
И теперь какой-то очень суеверный.
Заказал себе недельный гороскоп
И плевался через левое плечо.
Во мне распухал ксенофоб,
Но и это не очень помогло.
Тени за окном по стёклам бликовали,
А мне казалось, они гонятся за мной.
Меня даже крики детские пугали,
Но сильней всего — звонок дверной.
Куда-то исчез возрастной аппетит,
Я шуровался шорохов и скрипов,
И проявлялся лёгкий дерматит
При появленьи рядом незнакомых типов.
Ужасное предчувствие, что меня найдут,
И не для того, чтобы бить или стращать.
Мне всё время кажется — они вот-вот войдут,
Чтобы меня в армию забрать.
Жизнь — как отражение в ложке золотой,
А та ложка — в башмачке хрустальном.
И нету ничего общего с толпой у тех,
Кого рожали в роддоме персональном.
Они пришли сюда, чтоб наслаждаться,
И чтобы всех собою восхищать,
Для них нет ничего, чем можно засмущаться,
И, конечно, ничего, что можно не предать.
Вот она — бисквитный торт,
Выходит в люди в мини-юбке и, конечно, без трусов,
А за ней тусит эскорт
Из преданной прислуги и размалёванных шутов.
Такие не имеют собственных просчётов,
У них всегда в запасе виноватый:
Это парочка дежурных идиотов
Или кто-то очень туповатый.
Им учиться просчитать свои возможности —
Всё равно, что прочитать послание пришельца,
А убедить их в собственной ничтожности
Сможет разве кнут рабовладельца.
И это никого, конечно, не касается,
Все уже привыкли дурака включать.
Лишь судьба ехидно ухмыляется:
Коль не жил богато, нехер начинать.
Он по любому поводу включает дурака,
Но при этом говорит, что очень умный,
Что всё умеет просчитать наверняка,
А к своему — ещё и остроумный.
Он сам себе придумал эту роль:
В одном лице дурак и прорицатель.
Он сам себе слуга и сам себе король,
Он — ноль без палочки и первооткрыватель.
Пусть сыграет каждый новичок
В эту самую старинную игру,
Покорившую и Запад, и Восток,
В ней всё лучшее достанется Ивану-дураку.
Ему — полцарства и волшебную жар-птицу,
Сафьян, атлас и красный шёлк,
Распрекрасная румяная девица,
И в придачу в услуженье Серый Волк.
Плыли годы, менялись режимы,
Но остаётся любимая игра,
В которой есть и грешники, есть и херувимы,
Все играют в подкидного дурака.
У дурака всегда мозоль на языке,
Но в маске он — фигура аноним.
Не надо думать об общественной кишке,
Строже соблюдайте масочный режим.
