суммой переживаемых в это время событий и перемен: духовных, творческих, личных.
С. 160. Пророк. Этим ст-нием Кривулин стремился продолжить традицию русской поэзии («Пророк» (1828) А. Пушкина, «Пророк» (1841) М. Лермонтова, «Безумие» (1829) Ф. Тютчева), тщательно избегая повторения мотивов, звучавших в стихах его великих предшественников.
С. 161. 13 февраля 1974. В название ст-ния вынесена дата высылки из Советского Союза А. И. Солженицына.
С. 162. «Обстоятельства смерти обстали…». В 1974 году православная Пасха пришлась на 14 апреля. Сколько света излито из чаши / и сколько начертано рыб / на песке и на стенах! – Написание по-гречески слова «рыба» («ихтис») можно прочитать как аббревиатуру «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель»; рисунок рыбы был визуальным знаком христианства. Сквозные образы аквариума и чаши умножаются новыми религиозными смыслами.
С. 163. «Белизна и дремота…» …я работал в какой-то конторе… – В эти годы Кривулин работал редактором в Доме санитарного просвещения на углу Садо-
вой улицы и Апраксина переулка. …Если не падало черной субботы… – См. коммент. на с. 470 наст. изд. То бытие Баратынского, что безымянно… – См. в ст-нии Е. Баратынского «Последняя смерть: «Есть бытие; но именем каким / Его назвать?..» (1828). Я работал в конторе о красных крестах, / о змее и о чаше… – Дом санитарного просвещения находился в ведении Министерства здравоохранения.
С. 165. «О вечера светлы! как будто пыль изгнанья…» …кристальный круг печали семигранной. – Возможно, аллюзия на ст-ние Черубины де Габриак (Е. И. Дмитриевой) «Моей одной» (1909), где есть строки: «Есть два креста – то два креста печали, / Из семигранных горных хрусталей…». …издалека прозрачнее цитаты / из Тютчева. – Имеются в виду «вечерние» стихи Тютчева «Вечер» (1826) и «Осенний вечер» (1830).
С. 167. Большая элегия. Ст-ние посвящено Анатолию Николаевичу Васильеву (1940–2020) – художнику, другу Кривулина.
Первые три ст-ния этого цикла, в особенности самое раннее из них, «Серебристый колокольчик врет недорого…» предвещают рождение того нового
стиля или, говоря шире, поэтики трагического гротеска, которая начнет последовательно формироваться в поэзии Кривулина в конце 1980-х – начале 1990-х годов.
С. 176. «И когда именами друзей, именами любимых пестрят…» В ст-нии звучит важная для Кривулина тема поиска читателя и собеседника (см. также «Вечера под Крещенье, клянусь, поросли…», с. 80 наст. изд.).
С. 180. Два отрывка. Ст-ния представляют собой два обращения: явное и скрытое. Первое – к прямо названному Ф. Тютчеву с его «Весенней грозой» (1828), «Смотри, как роща зеленеет…» (1857), «Эти бедные селенья…» (1855). Современный пейзаж представлен как опустевшие декорации исчезнувшей жизни. Второе обращение многими деталями указывает на ст-ние О. Мандельштама «Не мучнистой бабочкою белой…» (1935–1936), посвященное похоронам погибших летчиков. У Кривулина похоронная процессия унылая и равнодушная, летчики, те, что провожали погибших, теперь «бывшие и смешались с народом, пьют на углах…». Былой трагический пафос обращен в «праздничную, золотую, драгоценную» пыль.
С. 180. «Нет ничего не сказанного. Нет – …» …собственный Индокитай / с Камбоджей смерти. – С 1975 по 1979 год в Камбодже, государстве на полуострове Индокитай, свирепствовал геноцид собственного народа, приведший к гибели от одного до трех миллионов жителей страны.
Три ст-ния, которые Кривулин счел нужным свести в единый раздел формально по жанровому признаку, но, как представляется, прежде всего по причине общего для всех трех творческого состояния, в котором они созданы. В этом смысле, несмотря на разновременность их написания, ст-ния можно определить как триптих.
С. 182. Запись видения (фрагмент баллады). Авторский комментарий в записной книжке: «В ночь на 14 февраля (вторник), после собрания у Ю. Н., был толчок: образ или видение, очень отчетливое, слишком отчетливое, чтобы быть плодом воображения. Я увидел место: шоссе под Лугой и стал свидетелем ситуации – в колонне эвакуированных из Ленинграда (новая война) встретил знакомого баптиста. Мы отделились от запрудившего шоссе потока беженцев и сошли с откоса к канаве, проложенной вдоль шоссе. Вели какой-то бессвязный (символический?) разговор. В эту ночь закончить ничего не смог, вышло полторы строфы (работы часа три), но „виденье“ врезалось, и следующей ночью, после того, как с мукой и ужасом минут сорок шел какую-то сотню метров от бывшего физфака до остановки троллейбуса на Биржевой, – после этого, преодолевая боль в правом боку и руке, – к утру дописал. Впервые за долгое время – доволен». Юрий Владимирович Новиков (1938–2011) – искусствовед, деятельный представитель ленинградской неофициальной культуры, лауреат премии Андрея Белого 1980 года.
С. 184. Посылка баллады. Вероятнее всего, ст-ние посвящено Леониду Аронзону (1939–1970), поэту, творчество которого Кривулин ставил очень высоко.
Самоубийство Аронзона (именно так была воспринята его трагическая гибель) было знаковым событием для литераторов его круга. …Я бы хотел умереть за чтеньем Писанья… – Кривулин, по всей видимости, перефразировал слова Фр. Петрарки, который не раз в своих канцонах утверждал, что хотел бы, чтобы смерть застала его за чтением и письмом. Знать об этом Кривулин мог от своей близкой приятельницы Елены Георгиевны Рабинович, филолога-классика, переводившей, в частности, Петрарку. …две несказанные вести сегодня со мною, / одна из них самоубийство. – Эти строки отсылают к финалу ст-ния Ф. Тютчева «Близнецы» (1852):
…И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений –
Самоубийство и Любовь!
Одна и единственная жизнь
В записной книжке Кривулина 1978 года есть запись: «9 стихотворений написано в два дня – тоска и надежда, очень простая человеческая надежда – как разряд в туче. Это было 10 и 11 мая. Некоторые стихи были начаты раньше, в конце мая, одно написано год назад. Получился маленький „роман в стихах“». Цикл обращен к Марии Юрьевне Ивашенцевой (1942–2000).
С. 188. «Хиромант, угадавший войну…» Историю о хироманте, заметившем обрыв линии жизни у многих молодых людей и предсказавшем на основании этого войну, рассказывал своим студентам литературовед, профессор ЛГУ Виктор Андроникович Мануйлов (1903–1987). Сам Мануйлов был выдающимся хиромантом и славился своими удивительными пророчествами.
С. 189. «Ты, убогий мой дар, ты мой голос негромкий!..» Почти дословное повторение первой строки ст-ния Е. Баратынского «Мой дар убог и голос мой негромок…» (1828). При этом адресуется и к статье О. Мандельштама «О собеседнике» (1913), где поэт, цитируя Баратынского, высказывает близкие Кривулину мысли.
С. 190. «Где трещина змеилась на стене…» …Я думал о герое для романа, / о героине, преданной ему… Как будто в шутку напоминая о «Евгении Онегине» («Я думал уж о форме плана / и как героя назову…»), Кривулин неожиданно меняет интонацию и весь сюжетный поворот, но затем снова возвращается к нему. Этот прием ложно традиционного хода будет
